Петр Великий (Том 2)
Шрифт:
– А и мы не азиаты, – буркнул под нос Пётр, – деликатство понимаем не хуже иных.
Гордон знал, чем сразить Петра: в любом деле, стоило лишь сослаться на то, что Запад в том или ином случае поступает не так, как Русь, государь сразу сдавался, отменял свои решенья. То, что в Европе считалось благородным деяньем, рыцарством или бесчестным поступком, безоговорочно признавалось и царём. Он готов был поступиться многим, лишь бы не вызвать презрительной усмешки иноземных людей.
Чтобы выпутаться из неловкого положения, Пётр
– Полки! Поздравляю вас с великой викторией! А за службу верную своему государю отдаю вам на три дни Азов. Творите в нём чего пожелаете!
Войска мгновенно рассыпались по домам. Генерал только сплюнул гадливо и, ничего не сказав, ушёл в приготовленный для него шатёр.
Вместо положенных трёх дней разгул длился неделю и закончился, когда в крепости всё было съедено, разграблено и сметено с лица земли.
– Надо бы дозоры по округе расставить, – предложил государю за пиром атаман Фрол Миняев.
Пётр утвердительно кивнул.
– Я ещё давеча о сём Гордону сказывал. Ставь, атаман.
Миняев с двумя подполковниками стрелецкими и небольшим отрядом донцов, не мешкая, отправились в путь.
В прибрежной станице, заселённой казаками-староверами, атаман распустил отряд на отдых, а сам с подполковниками как бы наугад, вошёл в первую попавшуюся избу.
Старик-хозяин вскочил из-за стола и бросился в объятья атамана.
– И зреть-то тебя боле не чаяли!
– А московский приехал? – возбуждённо спросили подполковники и нетерпеливо оглядели тесную горницу.
Хозяин не спеша достал из короба молоток и трижды размеренно постучал о земляной пол. Из глубины тотчас же донеслись глухие ответные выстукивания. Медленно, чуть вздрагивая, приподнялся узкий, как крышка гроба, клин земли.
Из подполья высунулась взлохмаченная голова Памфильева.
Гости спрыгнули в яму, земляная крышка захлопнулась. При тусклом свете лучины сообщники уселись в кружок и внимательно оглядели друг друга.
– Вовек не признать вас, кто вы такие будете, – пожал плечами атаман.
Московский гость улыбнулся и сорвал с себя накладные брови, усы и бороду.
– Кренёв! Никифор! – ахнули все и наперебой принялись обнимать подъячего.
– Он самый, – подмигнул Кренёв и прищёлкнул пальцами. – Он самый, да не один, а сам-третей. Нуте, молодчики, объявляйтеся!
От липкой стены оторвались две длинные тени и как ни в чём не бывало уселись в круг. Это были Тума и Проскуряков, выборные от стрелецких полков. Миняев без дальних слов открыл сидение.
Пространно доложив обо всём, что делается на Москве, Кренёв перевёл разговор на Григория Семёновича.
– Опамятовался, благодарение Господу, стольник, – перекрестился он – Ослобонился от дьявольского наваждения. И не токмо что сызнова стал наш, но ещё более облютел. Имени царёва слышать не может. «Ежели, – сказывает – не прикончим его
Заговорщики подавили в себе вздох.
– Поборись с ним, коли на Москву он ныне шествовать будет в победной славе, – заломил руки Миняев.
Но Кренёва, очевидно, не очень печалили и смущали победы Петра под Азовом. Он спокойно погладил бородку и многозначительно усмехнулся.
– А мне сдаётся, – не в кручину нам покорение крепости, но в радости.
– Какие там радости! – стукнул атаман кулаком по колену.
– Ан в радости, не в кручины, – упрямо повторил подьячий и с видом превосходства поглядел на Миняева. – Азов ныне наш? Наш. В Азове гарнизон содержать надобно? Надобно. Ну, так слушайте. – Он поднялся и уже без тени шутливости продолжал: – Порешили мы просить тебя, атаман, и вас, подполковники, уломать государя не выводить из Азова московских стрельцов, но тут и закрепить их на службе. Ежели выйдет по-нашему, мы своё мигом содеем: добьёмся, чтоб начало над стрельцами азовскими отдали Цыклеру.
– А корысть от сего какая? – недоумевающе пожали плечами подполковники.
– Корысть великая. Иль Цыклера не знаете? Как поднимутся простые людишки, он не усмирять их пойдёт, а с ними восстанет.
Поздно ночью ушёл Фома из станицы к ватаге. Путь к станичникам указал ему старик-раскольник.
Дорога далась пустынная, кое-где попадались юрты – их Памфильев старательно обходил; редкие встречные, так же как он, торопливо сворачивали в сторону и ускоряли шаг.
«Словно бы зверь стали нонеча люди, – подумал с горькой усмешкой Фома. – Так и жди, вот-вот зарежет тебя какой ни на есть сучий сын».
Светало, когда Фома подходил к становищу ватаги. Укрывшись в байрак, он трижды свистнул. Откуда-то издалека донеслось глухое нечастое кукование. Памфильев ответствовал такими же звуками.
Из ближнего густого кустарника вышел какой-то оборванец. Атаман вгляделся пристально, потом совершенно неожиданно пустился в дикий пляс.
– Ты чего, скаженный, мордуешь? – остановился недоумённо пришедший и собрался уже пальнуть раскатистой бранью, как вдруг бросился с распростёртыми объятиями к Фоме.
– Атаман! Братычко мий! Коханый тай ридный!
Крепко, до хруста в костях, обнявшись, трижды почеломкались из щеки в щёку Памфильев и Оберни-Млын.
– Ай, лыхо яке! Да… тее-то, як его… и надии не малы бачить тебе.
– А я вот он. Тут как тут, брателко Млын. Принимай гостюшка. Потчуй медком.
Они закатились в развеселейшем смехе.
Пётр согласился поселить в Азове три тысячи семейств из низовых городов, состоявших в ведении Казанского дворца, а также содержать в крепости гарнизон в три тысячи человек из московских стрельцов и городовых солдат с конницей в четыреста воинов.