Пётр второй

Омельянюк Александр Сергеевич

А поскольку германские оккупационные власти ликвидировали предприятия, в существовании которых они не были заинтересованы, то в городах появилась безработица.

С 1916 года местное население стали отправлять на работу в Германию.

И начался подлинный грабёж национальных ресурсов России.

Усиленно вывозилась, прежде всего, древесина. Лесные богатства Беларуси стали для немецких оккупантов хорошим источником дохода.

Леса Беловежской пущи ими оценивались примерно в 700–800 миллионов немецких марок.

С оккупированных

белорусских земель в Германскую империю, в основном безвозвратно и в больших количествах, отправлялись и другие материальные ценности, промышленное оборудование, скотина, прочее различное сырье и продукты питания.

А хлеб в городах уже распределялся по карточкам, но был напичкан различными эрзацами (заменителями), из-за чего некоторые жители часто отравлялись.

Население оккупированных территорий испытывало явную нехватку продовольствия и средств первой необходимости: мыла, лекарств и другого, так как постоянно усиливался их дефицит. Поэтому на эти и на многие другие товары вводились купоны и талоны.

Жителям оккупированных территорий запрещалось продавать мясо и продукты нового урожая, охотиться и ловить рыбу, получать посылки, газеты и журналы, участвовать в сходках и в собраниях.

Хуже было горожанам. Поэтому, чтобы хоть как-то прокормиться они стали обрабатывать землю и выращивать сельскохозяйственную продукцию.

Все белорусы страдали от голода, холода и болезней. Особенно тяжело было старикам и детям. К тому же ситуацию в оккупированной губернии усложняла явная нехватка мужских рабочих рук.

За короткое время белорусские земли были опустошены и разорены немецкими захватчиками, но беженцы с этих земель спаслись.

Количество беженцев в Калужской губернии теперь стало сравнимым с населением самой Калуги или всех вместе взятых уездных городов губернии.

А по удельному весу количества беженцев от общего числа жителей Калужская губерния уступила только Московской губернии.

Однако теперь, после успехов на фронте и освобождения ряда западных земель, наконец, забрезжила возможность возвращения беженцев на родину.

Поэтому Гродненский губернатор Александр Николаевич Крейтон открыл в Петрограде Гродненское отделение Татьянинского и Елизаветинского комитетов, приступив к составлению плана возвращения на родину эвакуированных учреждений.

И ещё в июле, в связи с предстоящим возвращением беженцев на родину, он представил правительству план организации вещевых и продовольственных складов для Гродненской губернии.

А в сентябре того же 1916 года он представил план мероприятий по оказанию помощи населению Гродненской губернии по возвращении на прежние места проживания.

А в конце октября 1916 года Пётр Васильевич Кочет получил от старшего брата Парфения письмо, посланное почему-то из Серпухова.

В письме Парфений сообщал, что окончательно разругался с обидевшим его начальством, уволился и переехал из Калуги в Серпухов, устроившись

на другую работу, которая его, отставного унтер-офицера, больше устраивала и была по рангу даже выше.

Он сообщал, что здесь, в Серпухове, он нашёл для Петра отличные варианты трудоустройства, как столяра высшей квалификации.

А самым лучшим, по его мнению, был вариант работы столяром-модельщиком на Серпуховском литейном заводе, так как при этом варианте ему с семьёй будет предоставлено жильё в рабочей казарме.

Он предлагал Петру срочно переезжать в Серпухов и устраиваться на этот завод, так как при этом варианте его сыновей можно будет пристроить на дальнейшую школьную учёбу.

А в качестве конкретного шага Парфений предлагал брату послать письмом ему заявление с просьбой принять на работу и автобиографию с указанием мест прежних работ и своих умений и квалификаций.

И Пётр Васильевич серьёзно задумался.

Доводы брата были весьма убедительны. Да и он сам не видел здесь в Космыново сколь-нибудь для себя и семьи реальных перспектив. Оставалось надеяться лишь на окончание войны и возвращение домой.

Но война затянулась и перспективы размылись. И Пётр Васильевич решил обсудить ситуацию сначала с женой Гликерией.

– «Глаша, ты прачытала лист Парфения?» – начал он риторическим вопросом.

– «Так, Пеця… и цалкам (полностью) з им згодная (согласна)! Што гэта в нас цяпер (сейчас) за жыццё (жизнь)? Мы усё рауна жывем тут як чужыя. Заробкав толкам-то и няма, и дзяцей нарадзиць баимся!» – ответила ему сразу же возбудившаяся жена.

– «Ды (да) вжо (уж)! – согласился Пётр – пагавару аб гэтым з сынка!».

Вечером Пётр Васильевич собрал за столом всю семью.

– «Бора и Пеця, я думаю, хопиць (хватит) нам ля (у) земли сядзець (сидеть), фактычна (фактически) батрачыць. Ды (да) и зямля не свая, не наша, не родная. Правов (прав) брат Парфений. Пара нам усим (всем) у горад падавацца. Я платницки и сталярнае майстэрства добра ведаю – як-небудзь там, ды и владкуюся (устроюсь)!» – неожиданно для сыновей начал настоящий крестьянин Пётр Васильевич.

Сыновья удивлённо переглянулись. По радостному выражению Петиного лица Борис понял, что младший полностью согласен с неожиданной отцовской идеей.

Но сам он поначалу принял предложение отца скептически. С малых лет полюбивший лес, он никак не мог пойти на расставание с ним.

– «Пап, а я не хочу в город, мне и здесь хорошо! Я лес люблю!» – возразил, было, он.

– «Бора, ну, яки ж (какой же) тут (здесь) лес?! Ци то (то ли) справа (дело) в (у) нас раней (раньше) быв (был)!» – не согласился с последним доводом старшего сына Пётр Васильевич.