Петроград-Брест

Шамякин Иван Петрович

В заботах об имении он преуспел. Но его данные о возможном сопротивлении русских, увы, не были результатом серьезной разведки. И полк Богуновича, которого, по его расчетам, не должно было существовать, и полк какого-то Черноземова, о котором он вообще не имел никаких сведений, оказали неожиданно сильное сопротивление, убиты и ранены сотни немецких солдат. Шульц высказал свое неудовольствие.

Пустыми, как он и предполагал, оказались только окопы полка его знакомого Бульбы-Любецкого. Но далеко в глубине пущи разгромлены два немецких

обоза. Очень похоже, что это работа эсеровского террориста.

Шульц легко согласился дать ему двухнедельный отпуск на улаживание своих дел. Но эта легкость и тревожила Зейфеля. Не хотят ли от него таким образом избавиться, чтобы между собой разделить лавры победы?

Нужно скорее покончить с делами в имении. Сегодня приехал из Кенигсберга отец. Это успокоило: старый барон непохож на своего сына Ёгана, у него достаточно немецкой деловитости, чтобы заняться хозяйственными делами. И сейчас вот пошел в коровник посмотреть, как там его рогули, уцелевшие от большевистского разгула. Значит, на его, Артура, долю по-прежнему остаются дела военные.

Как же наказать этих двоих?

Зейфель знал, что Богунович в солдатской одежде приходил во время братания в немецкие части, поэтому хотелось осудить его трибуналом за шпионаж и лично присутствовать при расстреле, посмотреть, как будет умирать большевик. Все они храбрые, пока…

Впрочем, все равно слюнявые гуманисты в управлении по делам военнопленных не нашли оснований для передачи пленного командира полка трибуналу. Хорошо, что в спешке наступления о нем забыли.

А метель таки разгулялась. Когда-то его старая нянька, белоруска, называла это стреченьем — зима встречается с весной. Что ж, весна близко, с ней придут новые радости. Кончится война победой Германии. Ах, как шумит парк! Сколько в этом шуме родного, воспоминаний золотого детства.

Барон поднялся, подошел к шкафу.

Что бы это почитать? Гёте? Пушкина?

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

В дверь осторожно постучали. Получив разрешение, вошел камердинер — бородатый, в ливрее, латышский немец Фридрих, которого еще в бытность Артура юнкером они в шутку называли Фридрихом Великим; в ноябре он провел отца по лесу через линию фронта.

Объявил торжественно, как объявлял все тридцать лет службы, хотя с некоторым, пожалуй, испугом:

— Полковник Бульба-Любецкий!

Разведчик, которого ценили за выдержку штабы двух воевавших армий, кичливый барон, с детства приученный не выдавать перед лакеями никаких чувств, ошеломленно вытаращил глаза.

— Кто?

— Русский полковник Бульба-Любецкий, — повторил камердинер.

Неприятный холодок, сначала разлившийся в ногах, змеей пополз вверх — в живот, в грудь. А в голову, наоборот, ударил жар.

— Полковник?

— Так точно.

— Кто ему присвоил полковника? — Не могу

знать.

— Обезоружить и привести ко мне.

Камердинер вздохнул. Старик заметил, как испугался Артур, и ему стало стыдно за своего воспитанника.

— У часового, пытавшегося задержать его, полковник отнял винтовку и вынул затвор.

Барон побледнел…

— Ваша светлость! Я позволю себе посоветовать вам принять русского…

Барон вспыхнул, поняв, что подумал о нем старый лакей, возмутился, однако сдержался.

— Разве я сказал, что не приму его? Но — оружие сдать!

— С ним — татарин.

— Кто?

— Ординарец-татарин.

— Пусть остается внизу, около часового. Камердинер, тихонько вздохнув, вышел. Артур, как мальчишка, на цыпочках, выскользнул за ним, спрятался за колонной так, что ему видна была широкая лестница. Внизу, поставив ногу на первую ступеньку, стоял Бульба-Любецкий. Барон сразу узнал бывшего разведчика. На нем действительно были полковничьи погоны старой армии. Это произвело впечатление, но, возможно, ослабило бдительность; случается, зрительная деталь поворачивает мысли в иное направление. Фридрих почтительно сказал по-русски:

— Господин полковник, господин барон вас примет. Но сдайте оружие.

— Барон боится? Барон боится меня? — издевательски крикнул Бульба. — Ха-ха! Артур, я не узнаю тебя!

Бульба хорошо знал: трусливый как заяц и хитрый как лис, потомок тевтонского рода слышит его — и нарочно кричал на весь замок, чтобы задеть баронский гонор.

— Сдайте оружие, — мрачно сказал камердинер. — Я? — закричал еще громче Бульба. — Старик, ты можешь не знать, кто такой Бульба, но капитан Зейфель хорошо знает. Мустафа! Сколько у нас гранат?

— Один-три, два-три, два-два! — загадочно и также громко отрапортовал башкир.

— Ты математический гений, Мустафа! Я думаю, достаточно, чтобы не дать обезоружить нас?

— Так точно, ваше бродь! — загремел Мустафа.

Тогда барон вышел из-за колонны на площадку перед лестницей и приветствовал гостя с высоты второго этажа иронически весело:

— А-а, капитан Бульба?

— Полковник Бульба-Любецкий. Имею честь, ваша баронская светлость.

— Кто вам присвоил высокое звание? — снова иронически ухмыльнулся Зейфель.

— Барон, у вас плохая память. Я двоюродный брат премьера Керенского. Могу сообщить: премьер с радостью встречает немецкую армию. Буду искренним: у меня пока что радости меньше.

У Артура Зейфеля было много гонору, но не очень много ума. В последнее время он больше изучал немецкий двор, немецкий генштаб, его политику, чем силы русской революции. Но он помнил, что Бульба хвастался своей близостью с Керенским и что эсеры — против большевиков. Об использовании этой силы им, офицерам, говорили на совещании в Бресте. Конечно, Бульба нанес немалый вред немецкой армии. Но, если он против большевиков, вряд ли стоит ворошить прошлое.