Петровская набережная
Шрифт:
Седых всовывает голову в палатку. Медвежьи глазки окидывают взвод, брезент полога зажат в квадратном кулаке. Но все тридцать человек уже на ногах.
Седых можно все. Остальные старшины — Митя это сразу же заметил — считают необходимым на зарядке бегать вместе с ребятами: в тельняшке так в тельняшке, в трусах так в трусах, какую объявят форму. Седых не бегает. Одеты все старшины строго по-уставному, ничего не расшито, не перешито, не укорочено. Седых же, будто напоказ, демонстрирует, что можно сделать из любого предмета формы, если хочешь пощеголять. И мичманка у него «а ля Нахимов», и форменка подобрана в боках так,
— Последние двое — вечером на картошку, — тихо говорит Седых и убирает голову из палатки.
Так относиться к ним — несправедливо. Так относиться к ним — просто жестоко. За что наряд на работу, если сейчас все вовремя выскочат и вовремя построятся?! За что наказывать, если взвод целиком построится раньше, чем другие взводы?! Но старшине можно все.
И в палатке столпотворение. Подхватив кто недоодетую штанину, кто штаны целиком, кто ботинок, кто тельняшку, они выскакивают сквозь входной полог. Пятнадцать секунд — и Митя остается в палатке один. Всовывается голова Седых.
— Значит, так… — говорит Седых.
— Мне на пост сейчас заступать, — быстро говорит Митя.
Медвежьи глазки мягчают.
— Считай, спасся, — говорит Седых.
Голова исчезает. На футбольном поле оркестр уже бухает: «На рыбалке, у реки, тянут сети рыбаки…»
На правах дневального Митя направился в столовую один, без роты. Когда он шел обратно, встретил лейтенанта Тулунбаева, шедшего с полотенцем от озера.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — сказал Митя. — Разрешите доложить?
— Здравствуй, Нелидов. Что у тебя?
— Мне вчера… У меня вчера… Когда я стоял вечером вчера…
Митя и не знал, что это так, оказывается, трудно: рассказать, что вчера произошло.
— Это так начинаем службу? — жестко сказал Тулунбаев. — Это в первый раз так на посту стоим?!
Митя не знал, куда ему деваться.
— Но ведь… Я же…
— А оправдываться — хуже этого вообще ничего нет, — кажется, с презрением даже сказал Тулунбаев и пошел к палатке.
«Значит, все, — подумал Митя, стоя свои последние четыре часа под грибком. — Значит, теперь все. Четыре похвальные грамоты. Лучший ученик обеих школ, в которых учился, и теперь — куда? В грязь». Никому нет дела до того, кем Митя был раньше, как он выполнял поручения. Будто ничего совсем и не было.
Вечером, как и говорил Папа Карло, проходило назначение вице-старшин. В их взводе были назначены Вовка Тышкевич и Саша Михайлов.
О Мите ни лейтенант Тулунбаев, ни заглянувший ненадолго Папа Карло даже не упомянули. Он думал, что они хоть скажут о полученном им замечании и хоть этим объяснят то, что назначен не он. Но о нем и не вспомнили.
Он был теперь в отделении Вовки Тышкевича. Оба вице-старшины получили сразу же желтенькие лычки-ленточки, чтобы пришить их к погонам, и Михайлов, вежливый сдержанный парнишка, сразу же сел их пришивать, а Вовка, еще вчера смешливый, круглоголовый, бегал сейчас злой, потому что сразу же надо было составлять какие-то списки. Лычки он сунул небрежно в нагрудный карман робы, и одна ленточка оттуда высовывалась, готовая выпасть.
— Тышкевич! — сказал Седых, увидев это. — Знаки различия пришить!
— Да успею.
— Тышкевич!
— Товарищ
Седых опешил и шея у него слегка покраснела.
— Ишь! — сказал он с непонятным выражением. Но Вовку больше не трогал. И Митя вдруг почувствовал, как нечто похожее на уважение чувствует он к первым поступкам Вовки на его, Митином, месте. Ведь Митю же должны были назначить. Но Вовка, кажется, тоже ничего.
Вовка выскочил из палатки.
— Нелидов, как раз тебя ищу. Ты куда завтра после дневного сна хочешь — на шлюпках идти или за грибами?
— Тышкевич! — прервал его Седых, он все еще был у палатки. — Ты почему до сих пор знаки отличия не пришил?
И вдруг произошло что-то непонятное.
Вовка повернулся к старшине, приложил руки по швам и заорал:
— Если вы хотите сделать мне замечание, товарищ старшина, или хотите меня наказать, то делайте это так, как предписывает устав!
— Ну-ка, тихо, тихо! — тоже повысил голос Седых. — Это что такое?!
— А ничего! В присутствии подчиненных прошу не делать мне замечаний!
И, вперившись друг в друга глазами, оба стали багроветь. В палатке не было слышно ни звука: видно, там все слышали.
— Так…так… — сказал Седых. Дышал он с трудом. Видно было, что он еле сдерживается. — После вечерней поверки, вице-старшина Тышкевич, подойдете ко мне!
— Есть! — ответил Вовка. — Разрешите продолжать заниматься порученным делом?
— Занимайтесь!
— Ну, куда, — повернувшись к Мите, спросил Вовка, — в лес или на озеро — куда тебя на завтра писать?
— А ты куда? — неожиданно для себя спросил Митя.
— Я — в лес.
— Пиши меня тоже в лес.
Белые грибы
Такое бывает раз в жизни, на такое место нельзя напасть, когда его ищешь, такое место нельзя выбрать, сколько его не ищи. На такое место можно было набрести только гуляя.
Собственно, они именно и гуляли. Когда Вовка Тышкевич писал «за грибами», о грибах как о том, что потом можно будет есть, никто не думал. Кухня (впрочем, уже привычнее «камбуз») работала вовсе не на случайных продуктах. Когда на довольствии четыреста человек, поварам не до шуток. Мальчишки это смутно понимали. Никто и не думал, что собранные ими грибы доберутся до камбуза. Если кто и имел в виду запах вареного гриба или жареного, так смутно предполагался какой-то костерок, какое-то… Впрочем, никто из них никогда приготовлением грибов не занимался, и сковородок, кастрюль, масла, соли — да мало ли еще чего требуется, если рассудить, — достать им все равно никак бы не удалось.
Они шли по лесу с лейтенантом Тулунбаевым, который был, кроме того, что числился еще год назад лучшим штурманом Северного флота, музыкантом (рояль, аккордеон, гитара), математиком (свободно замещал преподавателей, если они заболевали) и акробатом (назад изогнувшись, доставал пальцами рук собственные пятки). Лейтенант Тулунбаев был, наверное, если получше о нем узнать, и еще кем-то и кем-то. Но грибником он не был. Увидев то, что они увидели, лейтенант один не потерял голову. Лейтенант Тулунбаев поступил так, как, вероятно, поступил бы, если бы руководил тушением пожара, заделкой пробоины на судне или вообще любым авралом. Увидев масштабы работы, он свистнул соловьем-разбойником и приказал собраться около него.