Петровские дни
Шрифт:
"Да, наверное… Непременно!.. Сейчас!.."
И вместе с тем, тихо шагая по комнате, он чувствовал, что не имеет силы выйти за дверь и подставить свою голову под топор. Да. Это была ведь действительно нравственная казнь! Веря словам цыгана, уже как бы веря, что Земфира способна на такое дело, он будто всё-таки на что-то надеялся. Ему всё-таки не хотелось верить.
"Да, хочется, чтобы не верилось!" — повторял он про себя.
И вдруг, сломив в себе нерешительность, он вышел в спальню и, притворив гулко дверь за собой, тотчас же припал глазом к просверленной
И он увидел два луча, синих, сверкающих, направленных на него… Так показалось ему. Он увидел взгляд двух чёрных глаз, устремлённых на столик, где стояло питьё.
Земфира быстро поднялась, отстёгивая ворот платья, потом рванула, спеша, что-то оторвала… Что-то мелькнуло в её пальцах… Она остановилась на мгновение и прислушалась, приглядываясь к двери…
Князь так сильно дышал, почти задыхаясь, что испугался, не услышит ли она это дыхание и остановится. А уж стук сердца, наверно, слышен в той комнате. Сердце стало будто большущее, захватило всю грудь и отбивало молотом…
Но, остановившись и замерев на месте на мгновение, Земфира протянула руку к питью. В пальцах её была белая бумажка… Ещё через мгновение она отошла от столика и села в то же кресло, в той же позе.
И опять показалось князю, что два сверкающих луча направлены на него и освещают комнату сильнее свечей… Взор злодейки действительно горел и вспыхивал. И произошло странное, быть может, даже редкое явление… Князь выпрямился, перестав глядеть в щель, и сразу стал спокоен. Вопрос был решён… Сомнения не было никакого. И поэтому всё казалось уже совершенно просто, ясно и будто даже именно так, как и быть следует…
Войдя в кабинет, князь Александр Алексеевич был совершенно спокоен, холодно спокоен, и только… Только горло сдавило и слёзы будто просятся на глаза. Ведь он вмиг похоронил единственную в жизни долгую и глубокую привязанность. Князь чувствовал, однако, что его спокойствие ужасное, смертельное…
Впервые случилось нечто, впервые в жизни… А что случилось, он даже незнает как назвать. "Разочарование?"
Да. Всё, что было, оказывается, не было. Как же так? Сразу трудно и разобраться. Сколько лет он был глубоко убеждён в известном сочетании обстоятельств, делавших его довольным… Многое дорогое, близкое стало постепенно менее дорогим… Правда. Но она всё-таки была дорога и близка сердцу… Всё-таки "было"! И вдруг оказывается, что этого и вовсе не было… Он верил в химеру. "Злюка", его любящая, к нему привязанная всем сердцем, оказывается не злюкой, а преступной женщиной, злодейкой, способной не только обманывать его и иметь любовника, но способной и на смертоубийство, на отравление.
Пока князь, вернувшись в комнату, бродил, а не ходил по ней, Земфира, забившись в угол у окна, сидела, как на угольях, ждала и в то же время начала холодеть от ужаса. Ей чудилось, что в спальню уходил один князь Александр Алексеевич, а вернулся другой, какого она никогда ещё не видала. Горделивый и бледный, со сверкающим взглядом.
"Неужели он догадался? Или он видел? Но как видел? А если он перехитрил?.. Какой вздор!"
Князь вдруг сел на кресло
— Земфира. У меня к тебе просьба.
— Ну. Что же?..
Князь показал на своё питьё и молчал.
— Говорите. Что вам? — уже неровным голосом произнесла Земфира.
— Выпей.
И в комнате наступило гробовое молчанье. Длилось оно долго.
Князь не смотрел на женщину, а, понурясь, глядел себе на руки без смысла. Земфира сидела мертвенно-бледная, не шелохнувшись, тяжело переводила дыхание, но тоже не глядела на князя, воображая, что он смотрит на неё, и чувствуя, что она этого взгляда не выдержит… Не от раскаяния или совести… а от злобы, душившей её… Встретив этот взгляд судии — она крикнет то, что у неё на уме.
"Ты судья?! Нет. Ты бездушный себялюбец… Ты всё взял! А что ты дал?"
Придя несколько в себя, князь взглянул искоса на женщину и увидел, что она снежно-бела, несмотря на свою смуглоту.
— Что же? Ничего не скажешь? — тихо проговорил он, наконец, почти прошептал через всю комнату.
— Ничего! — отчаянно выкрикнула Земфира, заложив руки над головой.
— Оправдаться не можешь?
— Не хочу! Поделом! Умей! А дура — то и пропадай. Ничего. Ничего не сумела. И пропадай.
— Говори. Любила ли ты меня?.. Прежде?..
— Никогда! Вот никогда-то…
И женщина как-то затряслась и начала вдруг хохотать диким, судорожным смехом. Смехом сумасшедших и бредящих.
— Оставь меня. Выйди, — глухо, чуть слышно, произнёс князь. — Завтра утром получишь свои пятьдесят тысяч, и немедленно уезжай… И… И будь проклята!
— Не буду! — расхохоталась Земфира.
И она поднялась с места и, пошатываясь, пошла к дверям.
— Сатана! — воскликнул князь.
— Да. Осатанела с вами. В мучительстве с отвратительной, мерзкой старой гадиной! — прошипела она и вышла.
XXXVI
На другой день князь будто переломил себя — был другой человек, бодрый, весёлый, довольный… с грустным взглядом тусклых глаз.
Весь день прошёл деятельно. Он будто старался занять себя, чтобы не думать, не вспоминать.
Земфира получила пятьдесят тысяч. Давно обещанные, как бы поэтому данные поневоле… И ни гроша более. Ввечеру она уже выехала из дому навсегда… Зато цыган был освобождён из острога и взят в дом князя на службу. Он горячо клялся, что за такую доброту и за такую честь отплатит князю, заслужит…
Затем князь осмотрел свою домовую церковь и тотчас распорядился, чтобы она была вся отделана заново…
Выехав из дому, князь занялся "концами", как он называл разные свои дела… Несколько человек, спасённых им из нищеты, и в том числе вдова Леухина с детьми, ещё не были вполне пристроены и обеспечены. В суде у Романова было ещё три тяжбы у людей, которых он взял под своё покровительство, и надо было добиться их справедливого решения.
Вместе с тем князь заехал к лучшему ювелиру, выбрал на несколько тысяч бриллиантов и самоцветных камней и заказал свадебный подарок будущей племяннице.