Петровские дни
Шрифт:
Князь ничего не ответил, задумался, сидел понурясь и был бледен. Наконец он выговорил чуть слышно:
— Вот что значит быть проданной на базаре, купленной и перекупленной.
Цыган снова попросил позволения выйти и как бы разбудил князя.
— Ступай! Я своё слово сдержу!
Но когда цыган двинулся к дверям, князь вдруг вскрикнул:
— Стой! Почему ты знаешь про яд? Откуда яд? Где она могла добыть его?
— От полюбовника!..
— Что?! — хрипло произнёс князь совершенно упавшим голосом.
— Да-с! А полюбовник
— Кто же этот знахарь?! Где он?
— Этого я не знаю! Она не дура, чтобы одного Каина другому Каину выдавать. Он обо мне, поди, никогда не слыхал от неё, а я о нём ничего не знаю.
Вернувшись из острога домой, князь был настолько странен лицом, что не только Сашок, но и люди заметили это. Спустя некоторое время, Александр Алексеевич приказал позвать к себе раненого Семёна и, к удивлению всех, приказал привести прямо в кабинет. Прежде всего он спросил, как себя чувствует Семён, слаб ли? Ражий детина объяснил, смеясь:
— Помилуйте, он меня только царапнул! А что крови много вытекло — важность какая! Будто без крови человек жить не может! Это всё враки! Я даже себя много лучше чувствую. Вот он меня ковырнул — и спасибо ему. Может, от какой болезни избавил.
— А что же? Может быть, и правда? — через силу улыбнулся князь, вспомнив, что ражий детина всегда был чрезмерно красен лицом, с красной шеей, а теперь стал совсем благообразен, как и все другие.
Князь спросил Семёна, сумеет ли он, будучи кучером, заняться столярным делом. Семён замотал головой…
— Погоди! Можешь ты достать сейчас в лавке, а не дома, скрытно ото всех, а не явно, эдакий нужный инструмент, чтобы затем просверлить мне вот эту стену?
— Немудрёное дело!
— Ну так сейчас же берись! Съезди на извозчике в город и купи. Коловорот, что ли…
Через два часа Семён снова был в кабинете князя, к величайшему изумлению всей дворни, хотя, по приказанию князя, он объяснил, что дело идёт о его поранении, что князь посылал его к знахарю и приказал явиться и доложить, что знахарь сказал.
Семён достал из-за пазухи спрятанный большой инструмент и принялся за работу. Князь вызвал его предпочтительно перед всеми дворовыми и даже не счёл нужным предупредить его, чтобы никому ничего не говорил. Когда подобное предупреждение случалось, то Семён обидчиво качал головой, морщил брови и только раз ответил грубо:
— И как не надоест обижать человека? Проболтался ли я когда в чём?
С тех пор князь уже никогда не говорил Семёну промолчать о чём-нибудь.
XXXV
По вечерам, когда князь бывал дома один, Земфира всегда приходила в кабинет.
На этот раз, когда она явилась к князю, он, несмотря на всё своё желание быть спокойным, казаться даже весёлым, никак не мог овладеть собой. Он начал шутить,
Кончилось тем, что князь решился прямо сказать, что он взволнован.
— Что с вами такое сегодня? — тотчас заметила Земфира.
— А то, голубушка, — придумал солгать князь, — что у меня некий московский сановник просит сейчас ни больше ни меньше, как сто тысяч взаймы и безо всякого документа. И эти деньги, конечно, пропадут. А если я не дам, то он мне много худого наделает. Вот меня это и обозлило. Так что даже руки трясутся по сию пору со злости.
И, по пословице "на всякого мудреца довольно простоты" и на всякого хитреца найдётся "протохитрец", Земфира поверила. Ей казалось только странным, что князь, соривший всегда деньгами, вдруг жалеет ста тысяч.
— Что же вам? Не Бог весть уж какие деньги для вас.
— Верно! — спохватился князь. — Наплевать бы. Не в том дело! Дело в том, что он попроси, покланяйся. А он с меня горделиво берёт их. Точно я у него по оброку хожу холопом.
Объяснению этому Земфира уже совершенно поверила. Она знала, что главное оружие против князя была просьба. Его надо было и можно было взять во всем добром, лаской.
Главное было сделано, и князь уже не боялся, что выдаст себя и лицом, и голосом. Нравственное его состояние было таково, что он чувствовал себя начеку, насторожившись, ввиду каждую минуту ожидаемого, а всё-таки как бы неожиданного удара: докажет ли Земфира, что цыган не солгал?
И чем ближе подходила роковая минута — убедиться в том, что эта женщина способна быть отравительницей в награду за многолетнюю привязанность, заботу и ласки, — тем более князь был взволнован. Он начал умышленно болтать, заговорил о вечере, от которого отказался и который теперь, вероятно, в полном разгаре в палатах графа Разумовского, куда ждут и императрицу.
И вместе с этим князь принялся за своё стряпанье, налил горячей воды, рому, накрошил лимона. Но всё то, что он делал ежедневно, теперь делалось как-то иначе. Или, быть может, ему лишь казалось, что во всех его движениях есть что-то нервное, порывистое и подозрительное.
Отпив несколько глотков, князь стал прохаживаться по кабинету… И сердце начало сильно биться в нём, даже в висках отстукивало. Приближалось это роковое мгновение… Сейчас он выйдет вдруг за дверь спальни и тотчас станет глядеть в отверстие, проделанное в стене. И князь, шагая, думал:
"Чего же волноваться?.. Может быть, не сегодня?.. И почти наверное не сегодня! А если она своё зелье постоянно носит при себе?.."
И вдруг он вспомнил нечто, что его смутило ещё более. Он вспомнил, что за последние пять дней благодаря разъездам по вечерам он не оставался так наедине с Земфирой. Она, может, думает, что с завтрашнего дня опять пойдёт так на несколько дней. Поэтому ей надо пользоваться случаем, если она спешит. И князь выговорил мысленно: