Певец во стане русских воинов

Жуковский Василий Андреевич

Ночь убежище?» – «Милости просим, гость благородный;

Лучшим стойлом будут коню твоему наш зеленый

Луг, под кровлей ветвистых дерев; а вкусную пищу

Сам он найдет у себя под ногами; тебе ж мы охотно

Угол очистим в нашем убогом жилище и ужин

Скудный с тобою разделим». Рыцарь, кивнув головою,

Спрыгнул

с коня, его разнуздал и по свежему лугу

Бегать пустил; потом сказал рыбаку: «Ты охотно,

Добрый старик, принимаешь меня, но когда б и не столько

Был ты сговорчив, то все бы со мной не разделался нынче;

Море, вижу я, здесь перед нами, и дале дороги

Нет никакой; а вечером поздно в этот проклятый

Лес возвращаться избави боже!» – «Не станем об этом

Слишком много теперь говорить», – сказал, озираясь,

Старый рыбак и в хижину ввел усталого гостя.

Там, перед ярким огнем, горевшим в камине и в чистой

Горнице трепетный блеск разливавшим, на стуле широком

С спинкой резною сидела жена рыбака пожилая.

Гостя увидев, старушка встала, ему поклонилась

Чинно и села опять, ему отдать не подумав

Место свое. Рыбак, засмеявшись, сказал: «Благородный

Рыцарь, прошу не взыскать, что хозяйка моя свой покойный

Стул для себя сберегла: у нас такой уж обычай;

Лучшее место всегда старикам уступается». – «Что ты,

Дедушка! – с кроткой усмешкой сказала хозяйка. – Ведь гость наш,

Верно, такой же Христов человек, как и мы, и придет ли,

Сам ты скажи, молодому на ум, чтоб ему уступали

Старые люди лучшее место? Садися, мой добрый

Рыцарь, на эту скамейку, – она продолжала, – да только

Тише сиди, не ворочайся, ножка одна ненадежна».

Рыцарь взял осторожно скамейку, придвинул к камину,

Сел, и сердцу его так стало приютно, как будто б

Был он у милых родных, возвратяся из чужи в отчизну.

Стали они разговаривать. Рыцарь разведать о страшном

Лесе хотел, но рыбак ночною порою боялся

Речь

о нем заводить; зато о своей одинокой

Жизни и промысле трудном своем рассказывал много.

С жадностью слушали муж и жена, когда говорил им

Рыцарь о том, как в разных землях он бывал, как отцовский

Замок его у истоков Дуная стоит, как прекрасна

Та сторона; он прибавил: «Меня называют Гульбрандом,

Имя же замка Рингштеттен». Так говоря, не однажды

Рыцарь слышал какой-то шорох и плеск за окошком,

Точно как будто водой кто опрыскивал стекла снаружи.

Всякий раз с досадой нахмуривал брови, послышав плесканье,

Старый рыбак; но когда же как ливнем вдруг обдало стекла,

Так, что окно зазвенело и в горницу брызги влетели,

С сердцем вскочил он и крикнул в окошко с угрозой: «Ундина!

Полно проказничать; стыдно; в хижине гости». При этом

Слове стало там тихо, лишь изредка слышен был легкий

Шепот, как будто бы кто потихоньку смеялся. «Почтенный

Гость, не взыщи, – сказал рыбак, возвратившись на место. —

Может быть, шалостей много еще ты увидишь, но злого

Умысла нет у нее. То наша дочка Ундина,

Только не дочка родная, а найденыш; сущий младенец,

Все проказит, а будет ей лет уж осьмнадцать; но сердце

Самое доброе в ней». Покачав головою, старушка

Молвила: «Так говорить ты волен; когда ты усталый

С ловли приходишь домой, то тебе на досуге забавны

Эти проказы; но, с утра до вечера дома глаз на глаз

С нею пробыв, от нее не добиться путного слова —

Дело иное; тут и святой потеряет терпенье». —

«Полно, старуха, – рыбак отвечал, – ты бьешься с Ундиной,

Я с причудливым морем: разве не часто мой невод

Портит оно и плотины мои размывает, а все мне

Любо с ним: то же и ты, хоть порою и охнешь, однако

Все Ундиночку любишь. Не так ли? – «Что правда, то правда;