Певец Волги Д. В. Садовников

Садовников Дмитрий Николаевич

Суд

(«Не для торгу едет Стенька»)

Не для торгу едет Стенька И не шуточки шутить, — Сбил он всех казаков вольных Город Астрахань громить: Выручать соболью шубу К воеводе он плывет, — Ночью к стенам подступает, К утру приступом берет. Все по городу в тревоге; Воевода на коне, — Пушкарей, людей служилых Расставляет по стене. Просит он стрельцов царевых, Городскую просит рать За святую божью церковь И за правду постоять… Тяжело стучат пищали; Бьют во все колокола, Трубят… Мгла пороховая Стены все заволокла… Вдруг негаданно, нежданно От Пречистенских ворот — С тылу — шум несется, крики, И бросается народ… «Бей, ребята!..» Самопалов Раздается трескотня: Все смешалось, побежало, — Воевода сбит с коня. Горожане, побогаче, Разметались по церквам; Вдоль по улицам широким — Звон оружия и гам… Вот пробит ясак на сдачу — Пять ударов… Город сдан, И на площади соборной Показался атаман. Шапка на бок у Степана, Раскраснелося лицо; Аргамак под атаманом Выгибается в кольцо. «Ну, ребята! Где ваш ворог? Подавай его сюда, — Мы его теперь рассудим Прежде страшного суда!» Воеводу из собора На ковре к нему несут; У собора, под раскатом, Стенька правит скорый суд. Круг казачий в полном сборе; Все ругаются, галдят: «Что с ним, вором, время тратить? Пусть попробует раскат!» «Собирайся, — молвит Стенька, — Близок твой последний час! Показать тебя народу Поведу в остальный раз…» Подхватил рукой и тащит Воеводу за собой: «Покорись, собака, лучше!..» Тот мотает головой. С перепугу воевода Стал белее полотна; А Степан ведет на вышку, — Показались

у окна, — Наклонился к воеводе, Что-то на ухо шепнул, Показал рукой на город, Размахнулся и — толкнул: «Вот так сокол-воевода! Полетать охота есть, Полетел, — да, вишь, на горе Не умеет наземь сесть!»

Из волжских песен

I. «Приплыл Стенька Разин»

Приплыл Стенька Разин Под Симбирский город, Привел он с собою Силы сорок тысяч. Пожег Стенька Разин Посадские избы, Повел свою силу На крепкие стены, Грозил; «Воеводу В живых не оставлю, Бояр всех повешу — Волюшку потешу!» Хвастал Стенька Разин Лихими делами; Людскими душами, Божьими церквами. «Я ли, разудалый, Словом боронюся, Смерти не боюся!» Выслал воевода Попов со крестами, С колокольным звоном. Плакал воевода Горькими слезами: «Хочет вор-разбойник Моей лютой смерти!» Казак Стенька Разин Бога не боялся; Расхвастался крепко Силой молодецкой, Говорил удалым Речи, не подумав: «Я ли, казак с Дону, Не боюсь трезвону; Крест мне не помеха!» Палил Стенька Разин По кресту святому, Пробивал навылет Казацкою пулей… Выпаливши, Разин Разума хватился — Кровью весь облился Смерти испугался, На воду метался.

II. В остроге

(«Уж как заперли Степана»)

Уж как заперли Степана В белый каменный острог, В белый каменный острог, Под висячий под замок. Он и первый день помешкал И другой день погодил, А на третий на денечек Разудалым говорил: «Не пора ли нам, товарищи, На Волгу на реку, Что на Волгу на реку, Ко цареву кабаку?» Говорил он эти речи, А сам уголь в руку брал, А сам уголь в руку брал, Легку лодочку писал. «Вы подайте-ка, товарищи, Водицы мне испить, Что водицы ли испить, Да лиху беду избыть!» Принесёну воду не пил, Ковшик на стену плескал, Ковшик на стену плескал. Громким голосом вскричал: «Приударьте-ка, ребята, Удалые молодцы, Удалые молодцы, Понизовые гребцы!» Не успел он слова молвить — Очутились на реке, Что на Волге на реке, В разукрашенном стружке. На корме ли сам хозяин Усмехается, стоит, Усмехается, стоит, Товарищам говорит: «Ночесь крепко мне спалося, Братцы, сон я увидал — Будто царский воевода Стеньку Разина поймал!»

В Жегули!

(«…Эй, ребята, вверх по утру»)

…«Эй, ребята, вверх по утру Две посудины прошли, — Что здесь даром заживаться, Перекинем в Жегули!..» И с удалыми гребцами По разливу вешних вод Стенька Разин на охоту В легкой лодочке плывет… Знай — ныряй между кустами Да поталкивай веслом Застоявшийся в затоне Прошлогодний бурелом… Впереди река — что море, А вдоль берега реки Разметались на приволье Рудожелтые пески… Видно, спешная работа: Под рулем струи кипят, Тихий говор раздается, Да уключины скрипят… Вот смолою потянуло, Показались Жегули; Сосен темные вершины Обозначились вдали… Справа, слева обступают, Смотрят с берега леса, — Не шелохнется без ветра Их зеленая краса… «Ну, — кричит Степан, — дружнее! Весла в воду, песни в ход! Ночку, братцы, погуляем, А на утро — чья возьмет!.. Попытаем в буераке, Порасспросим у реки, — Не дадут ли нам подачу С каравана бурлаки!.. До зари бы только, братцы, К Молодецкому поспеть, А теперь — что все примолкли, Станем лучше песни петь!..». Атаман тряхнул кудрями, Сам ногою встал на край: «Нам без песен не повадно… Эй, ты, Федька, начинай!..» Удалая песня разом Вдруг откуда ни взялась, И река от этой песни Словно шире раздалась… Месяц всплыл — красен и светел, Ветер с Волги потянул; Песне темный бор ответил, Разнося далеко гул… Да и где родиться песням, Как не здесь — у этих гор, Под удары дружных весел Выбиваясь на простор.

* * *

Из-за острова на стрежень

Из-за острова на стрежень, На простор речной волны, Выплывают росписные Острогрудые челны; На переднем Стенька Разин, Обнявшись с своей княжной, Свадьбу новую справляет — И веселый, и хмельной. А княжна, склонивши очи, Не жива и не мертва, Робко слушает хмельные, Неразумные слова: «Ничего не пожалею! — Буйну голову отдам!» Раздается по окрестным Берегам и островам. «Ишь, ты, братцы, атаман-то — Нас на бабу променял! Ночку с нею повозился — Сам на утро бабой стал… Ошалел!..» Насмешки шопот Слышит пьяный атаман — Персиянки полоненной Крепче обнял полный стан. Гневно кровью налилися Атамановы глаза; Брови черные нависли, Собирается гроза… «Эх, кормилица родная, Волга, матушка-река! Не видала ты подарков От донского казака!.. Чтобы не было зазорно Перед вольными людьми, Перед вольною рекою — На, кормилица, возьми!» Мощным взмахом поднимает Полоненную княжну И, не глядя, прочь кидает В набежавшую волну… «Что затихли, удалые?.. Эй, ты, Федька, чорт, пляши!.. Грянь, ребята, хоровую За помин ее души!..»

Настасьина могила

(«За Степановой за любой»)

(Волжское предание)

За Степановой за любой, За Настасьей молодою, Цельный месяц смерть ходила Сухопутьем и водою; Привязалась лютой скорбью, Извела былую силу И свела порой осенней Прежде времени в могилу. Сам Степан ножом булатным На горе ей яму роет; Ни души кругом, лишь ветер В буераке воймя воет… Чем приметить это место, Для того, чтоб видно было С Волги, со степи, из лесу, Где Настасьина могила?.. Как на грех везде всё пусто, Только степь кругом да камень, А вдоль Волги, по вершинам, Зеленеющая рамень… Чу! Скрипят колеса… Смотрит: По дороге, воз за возом, Со стеклом торговцы едут, Видно, с ярмарки, обозом. «Стой! Опрастывай живее!» — Крикнул им Степан с кургана. А Степан шутить не любит, — Надо слушать атамана. «Поворачивайся живо! Подвози, вали всё в кучу! Опрокидывай телеги, Выноси товар на кручу!» И с утра до темной ночи Выл кругом лишь ветер вольный Да над Настиной могилой Раздавался звон стекольный. «Вот вам денег за работу, Поделите да и с богом! Чур, не вместе поезжайте, А по разным по дорогам! Вы ведь, резанцы да воры, Только этим и живете, Из-за стертого алтына Брату горло перервете! Если спросят, где достали, Говорите, что отрыли Этот клад в лесной трущобе, На Настасьиной могиле!»

Зазноба

(«По посаду городскому»)

По посаду городскому, Мимо рубленых хором, Ходит Стенька кажный вечер Переряженный купцом. Зазнобила атамана, Отучила ото сна Раскрасавица Алена, Чужемужняя жена. Муж сидит в ряду гостином Да алтынам счет ведет, А жена одна скучает, Тонко кружева плетет. Стенька ходит, речь заводит, Не скупится на слова; У Алены сердце бьется, Не плетутся кружева. «Полюбилась мне ты сразу, Раскрасавица моя! Либо лаской, либо силой, А тебя добуду я! Не удержат ретивого Ни запоры, ни замки… Люб тебе я али не люб? Говори мне напрямки!» На груди ее высокой Так и ходят ходенем Перекатный крупный жемчуг С золотистым янтарем. Что ей молвить?.. Совесть зазрит Слушать льстивые слова, Страхом за сердце хватает, Как в тумане голова…. «Уходи скорей отсюда! — Шепчет молодцу она. — Неравно старик вернется… Чай, я — мужняя жена… Нешто можно?» — «Эх, голубка, Чем пугать меня нашла!.. Мне своей башки не жалко, А его — куда ни шла! Коль от дома прочь гоняешь, Забеги через зады В переулок, где разбиты Виноградные сады… Выйдешь, что ли?» — «Неуемный! Говорю тебе — уйди! Не гляди так смело в очи, В грех великий не вводи!..» — «Ну, коль этак, — молвит Стенька, — Так, на чью-нибудь беду, Я непрошеный сегодня Ночью сам к тебе приду». Отошел, остановился, Глянул раз, пообождал, Шапку на ухе поправил, Поклонился и пропал… Плохо спится молодице; Полночь

близко… Чу!.. Сквозь сон Половица заскрипела… Неужли же это он? Не успела «ах» промолвить. Кто-то за руки берет; Горячо в уста целует, К ретивому крепко жмет… «Что ты делаешь, разбойник-? Ну, проснется, закричит!..» — «Закричит, так жив не будет… Пусть-ка лучше помолчит. Не ошиблась ты словечком, — Что вводить тебя в обман: Не купец — казак я вольный, Стенька Разин — атаман! Город Астрахань проведать Завернул я по пути, Чтоб с тобой, моя голубка, Только ночку провести! Ловко Стеньку ты поймала! Так держи его, смотри, Белых рук не разнимая, Вплоть до утренней зори!..»

Полонянка

(«Зеленые горы!.. Здесь каждый бугор»)

(Жегулевское предание)

Зеленые горы!.. Здесь каждый бугор Особое носит названье — Глухие овраги, расщелины гор Хранят у себя с незапамятных пор Поросшее мохом преданье. Среди этих темно-зеленых холмов Сказания местного слово, Как крик выплывающих в небо орлов, Как шум отдаленный сосновых лесов, И дико, и вместе сурово… Вот Девьей горы опустилась пята И моется в зыби разлива, А выше, над каменной гранью хребта Чернеют, как точки, одни беркута И шепчет сосновая грива.

* * *

В те годы, когда под зеленую сень Леса удалых принимали: Работали — нож да тяжелый кистень; Любовь воровали со всех деревень, Царёвы суда обирали… Увел из-за Волги лихой атаман С собой красоту полонянку — Туда, где раскинул свой временный стан, В дремучую глушь, под зеленый шихан, В свою воровскую землянку. Не сладко житье ей с немилым вдвоем И кажутся долгими ночи… Тоскует она о селеньи родном; Молчит, закрывая цветным рукавом От слез потемневшие очи. Не может к своим она весточки дать В село, где крушатся не мало О ней и жених, и родимая мать… «Бежать, — она думает, — надо бежать Скорее, во что бы ни стало!» Неделя проходит — она уж не та; Тоску на веселье сменила — Светлей стали очи, приветней уста. Глядит атаман, — и ее красота Его в свой черед полонила. Бегут для него незаметно часы — Он с ней остается подолгу; Для ласковых слов ненаглядной красы, Для светлых очей и тяжелой косы Забыл он кормилицу Волгу. «Скажи, красота, у меня ль не житье? Моя ль не завидная доля? Спасибо — забыла ты горе свое, Люби атамана: все будет твое, Во всем тебе полная воля! Смотри, — говорит он, взводя на курган, — Вон, видишь, белеют в тумане Суда? То богатый идет караван — С низовых местов, из полуденных стран, Везут мне обильные дани. Наденешь другой, побогаче наряд, Персидскими шитый шелками; Алмазные серьги в ушах заблестят, И будет убор твой девичий богат Цветными, как солнце, камнями!» Но силою сердца ее не возьмешь, Он душу ее не узнает: У ней на словах золоченая ложь, А замысел свой, что отточенный нож, Она от него укрывает. Как твердый утес прибылая вода, Тоска ее тайная гложет. Одна у ней дума: когда же? Когда?.. А речи… Что речи?.. по ним никогда Расстаться она с ним не может. «Мне любо и здесь, молодец удалой, На что мне постылую волю? Привыкла к тебе, не пойду я домой, Хочу поделить, разудалый, с тобой, Твою молодецкую долю». «Пойдем, посидим, как сидели вечор, И помнишь? на зоречке рано, Поближе к реке, на знакомый бугор: Там весело глазу, трава, что ковер», — Склоняет она атамана. Садятся… И, лаской в конец опьянен. На грудь полоненой девицы Кладет утомленную голову он… И тихо вечерний, разымчивый сон Ему опускает ресницы. За ними дремучего бора стена, Они — на краю, у обрыва. Кругом ни души… и везде тишина, — Внизу только плещет о камни волна Встающего тихо разлива… О чем же тут думать? Толчок — и долой С вершины крутого шихана, С подавленным стоном летит удалой, Об острые камни стуча головой, — И нет удальца атамана… Землянка в ту ночь остается пуста. Почуяв кровавое дело, На утро всплывают над ней беркута И тщетно кругом озирают места, Ища атаманово тело.

Усолка

(«При Грозном на Волгу, к подошве холмов»)

(Народное предание)

При Грозном на Волгу, к подошве холмов, Точивших соленую воду, Сошлись поселенцы на выгодный зов, Почин положили заводу, — Срубили жилье, окружили стеной, И скоро возник городок соляной На дальней границе востока, Где степь расстилалась широко. Усолье росло: заезжали купцы, Рабочие шли на варницы; Приставлены царские были стрельцы И пушки глядели в бойницы. Нередко в долину с соленой водой Сбегались кочевники дикой ордой, Скакали по русскому полю, Людей уводили в неволю. Кругом еще лес был, да темени гор; Пониже — селенье и пашня, А самый высокий венчала бугор В лесу караульная башня. Чуть ночью по степи затопает конь, На ней зажигали сигнальный огонь, И местные жители знали, Что надо готовить пищали… По старым рассказам в Усолье жила Одна богатырка в то время; Она от Усолья на степь угнала Ногайское хищное племя. Шло время… Седела, теряла глаза Поселка защита, ногайцев гроза, Могучая сила сбывала… Усолье ее забывало. Смеялась недавно над ней молодежь: «Куда тебе, бабушка, драться? На старости лет ты с коня упадешь, Пора на покой убираться!» Кто знает, сердилась старуха иль нет; Но только ни слова усольцам в ответ На это она не сказала, Чему подивились не мало. Покойно и мирно тянулись года По милости страшной Усолки; Татарских коней не видать и следа, Замолкли тревожные толки. Но горе застало Усолье врасплох; В осеннюю ночь загорелся сполох, Не даром такая тревога: Ногайцев нахлынуло много… Покинули полчища диких татар Степей кочевое раздолье; Потоптаны нивы, и скоро пожар Осветит родное Усолье! Из города выслана малая рать Ногайскую силу в леса отогнать; А с ней за одно отряжены И девки, и мужние жены. Дрались поселенцы… Оружия стук Взлетал до лесистых верхушек; Стрелу отпускал туго стянутый лук, Рубились, палили из пушек. Кровавая битва была горяча, А сила росла, как в степи саранча, И дрогнули наши средь поля: Ждала их недобрая доля. Тут стало понятно толпе удальцов, Кого на бою не хватало… Усолка в обиде: за несколько слов, Быть может, все дело пропало! В былые года у ней сила была; Не даром она богатыркой слыла, И сильной и грозной недаром Была она хищным татарам. И вот старшины отрядили гонцов; Должны они были в поселке, Сказав в извинение несколько слов, Подмоги просить у Усолки. Быть может, ее неожиданный вид Усталые силы людей оживит; Давно уж ее не видали С клинком из сверкающей стали. Приходят гонцы и старухе поклон С почтеньем отвесили низко: «Спаси от Ногайца — отступится он И после не сунется близко! Прости нам обиду, тряхни стариной; Все дело теперь за тобою одной… Родная, забудь свое сердце, — От нас отгони иноверца!» Ответ им держала Усолка такой: «Забыть не могу я обиду, Ищите себе вы подмоги другой, На выручку к вам я не выду! Пришли над старухой смеяться больной? Что! мало вам места за этой стеной? Где сабли у вас и пищали? Иль порохом вы обнищали?» Тем временем длился отчаянный бой И стоном стонала дубрава… Усольцы к стенам отступали гурьбой, Рубяся и влево и вправо. Сверкал меж дерев их пищальный огонь; Валился татарин и пятился конь… Ногайская темная сила Усольцев кругом обступила… Недолго продержится русская рать, Зато уж отдастся не даром, Хоть будут тела ее лес устилать И все истребится пожаром; Но каждый усолец зараней решил Сражаться, пока хватит духа и сил; От бога одна лишь помога: Их мало, а нехристей много. Гонцы богатырку просили опять… В тревоге сидела старуха: Стал топот татарских коней достигать Ее, прежде чуткого, уха… «Прости неразумных, не наша вина… Нам горькая доля теперь суждена, Забудь ты обидное слово — Спаси от татарина злого!» — «Стара я для боя, — куда воевать И лезть на кровавую драку! Пора обо мне позабыть вспоминать, Как дохлую бросить собаку… Заржавела сабля, ступилось копье — В груди улеглось ретивое мое… У вас молодая есть сила, А мне уж моя изменила…» Сердилась Усолка, но слезы людей Ее победили — смягчилась; Взыграла вся кровь богатырская в ней, Вся старая удаль забилась… «Давайте коня! Где мой конь боевой? Давно не слыхала его под собой! Проклятым татарам навстречу Я кинуся в самую сечу!» И выведен был застоявшийся конь С густой серебристою гривой; Из камня ногой высекал он огонь, Мотал головою красивой. Высоко ходила могучая грудь, — И фыркал скакун, собираяся в путь На хищные орды Ногая, Себе седока поджидая. Выходит Усолка, завидев коня; Ремень-опояска у стана; В древко копья ударяют, звеня, Ножны вдоль ее сарафана. На стремя ступила привычной ногой; В одной руке сабля и пика в другой; И с гиком пустилася лётом К широко раскрытым воротам. И по полю конь богатырку понес… При виде могучего взмаха, При виде седых и растрепанных кос Враги ошалели от страха. «Скачи, без разбора ногами топчи Проклятую силу степной саранчи!» В крови накупались досыта Коня боевого копыта. К усольцам вернулася прежняя мочь, Отвага в глазах засверкала, Рубились, пока не подкралася ночь; Татар положили не мало. Везде впереди богатырка была; От страшных ударов валились тела Кровавою грудой на груду… Ногайцы бежали повсюду. Бежали к горам, и никто их потом Не видел на этой равнине; То место же, где был татарский погром, Все «Сечей» зовется и ныне. И память о той богатырке жива! Ее сохранила людская молва… Так билися в старые годы За право труда и свободы.