Пейсбук
Шрифт:
А меня будут катать по миру и показывать в цирке за бешенные деньги, перевозя из города в город в прочной клетке с табличкой «ПОСЛЕДНИЙ НАТУРАЛ ПЛАНЕТЫ».
От XXC-1994 до Сочи-2014
Россия. Новейшая история. Заметки реалиста
Нам повезло.
Мы живем в стране, где дважды можно войти в одну и ту же воду, трижды наступить на одни и те же грабли, четырежды переболеть ветрянкой и пять раз подряд разбивать молотком один и тот же палец. А если совсем повезет, то и лоб.
То, на что терпеливые европейцы тратили
Да, мы такие. Особенные и отличные от других.
Спотыкаемся и идем дальше, снова спотыкаемся и идем, опять спотыкаемся и – дальше…
И не беда, что спотыкаемся на одном и том же месте, и идем, не очень представляя куда.
К черту подробности!
Зато сколько новых откровений и открытий, находок и разочарований, объяснений и непониманий достанется тому, кому хватит энтузиазма пройти этот путь до конца.
И пусть завистники шипят, что день сурка – это наше будущее.
Это наша жизнь и это наше все.
Как прошлое и настоящее.
Как женщина, которая поет.
Как зебра, которая черно-белая.
Как кошка, которая просто черная.
Как спорт, который – мир.
И как мир, который – наша жизнь.
Как-то двадцать лет назад по одному очень грустному поводу я подвозил до дома православного батюшку. Отец Александр был внешне справедлив, мудр и не распиарен, чем вызывал мое искреннее уважение. Чтобы скоротать время мы философствовали вслух, обсуждая темы вечные и насущные. Времена были лихие, еще зиял опаленными глазницами расстрелянный Белый дом, герои минувших дней рядились в черные водолазки и черные костюмы, мы никому не верили и верили во все одновременно, экономика лежала в руинах, а в сознании пребывала разруха. Злая и холодная январская ночь, особенный попутчик – самое время расставить все точки над «и».
Нас вполне устраивала вялотекущая игра в вопросы-ответы, мы не переходили границы, не касались конфессий, пока мне вдруг не показалось, что открылась некая истина, доселе неведомая, и все тайны прекратили быть таковыми.
И у нас произошел следующий диалог:
Я: Отец, в Москве началось строительство разрушенного шестьдесят лет назад храма. Никак не пойму, праведное это дело или нет. Старого ведь не вернешь, а новодел, боюсь, уже не так значим.
Он: Строительство любого храма – благое дело, а такого большого – тем более. Мы не просто храм восстанавливаем, а совесть лечим, прощения просим и очищаемся. И веру в душе людей возрождаем.
Я: Согласен, отец, только вера способна вылечить совесть. А сколько церквей, мечетей и синагог в советские времена разрушили да превратили в склады и амбары. Вот и не осталось у людей ни стыда, ни совести, ни веры.
Он: Правильно мыслишь, сын мой. Построят храм, глядишь, и сознание людям вернется, жить начнут и по-людски, и по совести.
Я: А в Сибири да в центральных областях, на востоке и на севере что людям делать? Им что коммунисты, что демократы – один черт, денег как не было, так и нет. Живут без свету и просвету. Негде даже религиозные нужды справить, не в Москву же ехать? Что им до храма-то московского…
Отец Александр задумался на минуту и снова продолжил свою длинную и грустную историю про возрождение и веру, героев
Я: Отец, страна бедна как церковная крыса, дырка на дырке, а тут, на тебе – три миллиарда долларов на новый храм, из которых половину (наивно думал я тогда) разворуют! Для кого храм? Для президента с премьером и иже с ними? И кому какое дело до безвестной старухи из Челябинской или Читинской области, которая мечтает хотя бы разок перед смертью до какой-нибудь церкви добраться? Да за эти три миллиарда можно три тысячи церквей построить по всей стране. С иконами и прочими хоругвями, коллег Ваших жильем обеспечить и людям долги начать возвращать. Миллионам и миллионам. Так к чему золотой дворец на Москве-реке, когда денег – или на одно, или на другое! Где благо-то?
Как говорят шахматисты: шах и мат.
На этом наш разговор и закончился, остаток дороги мы проехали молча. Каждый думал о своем, не понимая, как в одних и тех словах может оказаться две правды.
Батюшки того уже давно нет, а мне до сих пор горько, что вот так, игрой в слова поставил его в неловкое положение.
А еще горько, что у людей нет совести. Еще горче, когда совести нет у целой страны.
А тогда, в начале девяностых, мой сосед по дому, мент-криминалист и тоже уважаемый мной человек, был вынужден держать лоток с матрешками на подведомственной ему территории – смотровой площадке МГУ.
– Саша, – говорил он мне с гордостью, – вот смотри, я простой московский мент, но с лотка по двести баксов в месяц имею и семью свою кормлю.
И я был горд за него. За то, что зарабатывает именно так, а не превращается в оборотня или еще какого зверя.
Дикая страна, пляски на костях и смех сквозь боль.
Тогда нам всем казалось, что если выдюжим, вытерпим и справимся, нас ожидает награда, сытая, спокойная и богатая. И мы наивно полагали, что после 91-го и 93-го нам сам черт не страшен.
Но жизнь проходила мимо, год сменялся годом, курс рубля неизбежно катился под гору, а мы научились наивно надеяться на Запад и на всякий случай с опаской относиться к Востоку. Залоговые аукционы похоронили надежду обменять ваучер на «Волгу». Выборы прошли под странным лозунгом «Или проиграешь». И хотя большинство проголосовало «за», все равно страна по привычке проиграла. Кризисы стали нормой жизни: 94-й, 95-й, 98-й, 2004-й, 2008-й… Черный вторник, черный четверг и черные выходные. Первая чеченская, вторая чеченская… Казалось, что не за горами и третья мировая.
Перестроечный сквозняк и первые пьянящие глотки свободы сменились тяжелым похмельем конца девяностых. Главная твердыня и безусловная русская валюта – бутылка водки – продавалась за гроши и стремительно теряла свою ценность. Работать стало лень, и кто-то догадливый приоткрыл калитку, в которую тотчас потек ручеек мигрантов из Средней Азии.
Москва превратилась в город контрастов: блестящие лимузины и яркие витрины, банки и биржи, красавицы и чудовища, но вместе с тем темные подворотни старых районов, бомжи и попрошайки, бомбилы на машинах-убийцах и обедневшие коренные москвичи, как вымирающий класс.