Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
«Это моя семья», — вспомнила Мила слова Вадима. Да, вот в этой самой ложе они стояли с ним…
— А что это у вас? С коробкой в зал нельзя, — предупредила билетер.
— Я понимаю, но… это цветы. Как лучше? Без упаковки держать?
— Конечно! Там в ложе будет место свободное, сегодня только вы в директорской. Травин в партере, а родители Вадима Викторовича не придут.
Знает — теперь Мила была в этом уверена и тем больше благодарна. Но что же с коробкой делать? Вернуться за сцену? Там в гостиной уже репетируют. В коридоре оставить, на перевернутых стульях? Нехорошо…
— Давайте
— Ну что вы, я сама, спасибо! — Мила обрадовалась этой идее. Действительно, тем более что в гардеробе сегодня ее знакомые дежурят. Вот им и оставит.
— Проводить вас?
— Я найду дорогу, помню куда.
— Через большое фойе, на галерею и по главной лестнице вниз.
— Спасибо!
Мила пошла по пустынному залу, мимо колонн и лож. Белая Башня и Филармония — Белый дворец Вадима — вот что у нее теперь есть, это надо принять и не бояться.
Она спустилась по лестнице и пошла в тот отсек гардероба, направо в глубину, где заметила свою знакомую. Вторая гардеробщица была из той же смены. Они узнали Милу, заулыбались. Публика уже начала собираться, но не много, до концерта оставалось больше часа. Еще не открыли проход наверх, и билетеры не стояли на лестнице, но гардероб уже работал, и первые зрители раздевались, переобувались и прихорашивались перед зеркалами. Глянула в зеркало и Мила, наверху в фойе она забыла про это, а сейчас, наконец, увидала себя. И она, и не она. Глаза удивленные и счастливые. Один только и есть вопрос в них: это все со мной происходит? Но чудесные мерцающие внутренним светом жемчужины свидетельствовали, что — да, именно с ней. Она погладила бусины, как будто до руки Вадима дотронулась.
— Какая же красота, господи! — сказала гардеробщица. — И так вам идет!
— Это подарок, — ответила Мила. — Здравствуйте!
— А вы опять к нам на экскурсию приехали? — вышла из недр гардероба вторая женщина. — А мальчик ваш где? Такой он славный. Его и зовут Славик.
— А вы помните! — обрадовалась Мила.
— Конечно, он нам все-все про вас рассказал. И что работаете в магазине, и что издалека приехали.
— Я теперь живу в Петербурге. Недавно. А Славик в Москву готовится, в ЦМШ поступать.
— Неужели? — всплеснула руками первая. — Пианистом будет, как Лиманский?
— Вадим говорит у него хорошие способности. — Мила нечайно назвала Лиманского по имени, а в это самое время к ограждению подошли первые зрительницы. Они несли пальто, шарфы и пакеты с обувью. Сами были все наглаженные, в нарядных платьях и туфлях. Настоящие филармонические леди. Одна строгая, в крупных витых золотых серьгах. Гладко причесанные седые волосы свернуты на затылке в узел. Похожа на балетную пенсионерку: худая, синее платье на ней, как на вешалке, болтается, подтянутая, спина прямая, голова гордо поднята. Пальцы в перстнях. А вторая, напротив, пухленькая, невысокая. Коротко стриженая, в красном платье и туфлях лодочках. В руках у обеих были цветы, но когда женщины начали переобуваться, положили букеты на скамью у зеркала. Там они и остались.
— А, вот и Ядвига Вольфовна, и Марина Александровна. Как всегда, первые! —
— Ну вот уж и не первые, молодые нас обошли, — сказала худая, окидывая Милу строгим взглядом.
И тут Мила поняла, что это они же и есть, только без пальто и шляп она их не сразу узнала. Те самые дамы, что она встретила на улице, когда с Тоней еще в первый раз сюда шла, а потом на вокзале и в торговом центре. Они что, за ней следят?! Нет конечно! Они на концерт пришли, понятно, ведь и в тот раз они в зале сидели недалеко от Милы и Тони. Но как это может быть, что в шестимиллионном городе они постоянно встречаются?
— А вы, значит, с Вадимом? — вторая гардеробщица была не так сдержанна, спросила у Милы прямо.
— Да, — ответила Мила. А что она могла сказать? Соврать, что нет? Зачем, все равно узнают. И пусть узнают, особенно вот эти две. — Я хотела вас попросить, — Мила раскрыла коробку и достала букет, — можно упаковку оставить? В зал с коробкой нельзя.
Перед белоснежными розами и каллами аляповатые букеты филармонических леди померкли.
— Конечно оставляйте! Домой потом в коробке заберете, мы вот тут положим в сторонке, а как Вадим Викторович отыграет — приходите. Или вы останетесь на второе отделение?
— Не знаю, может, и останемся.
— Конечно оставайтесь, программа сегодня яркая! — Было понятно, что гардеробщицы — ценители классической музыки не меньше, чем столичные критики из музыкальных изданий.
Уши филармонических дам превратились в чувствительные локаторы. Миле стало смешно, и она, расправляя серую бумагу на букете, ответила:
— Мне Вадик не сказал, хочет ли он или сразу домой, но я бы осталась. —
И пошла обратно к лестнице.
Глава 4
В этот день волноваться перед концертом Лиманскому было некогда — он с мыслями-то с трудом собрался. Мараджанов говорил что-то про новую концепцию вступления, что сейчас наметки только, а в Монреале надо будет это закрепить. Но стоило прозвучать роковому слову «Монреаль», которое на неопределенное время разлучало его с Милой, и Вадим перестал воспринимать указания главного дирижера. Нет, конечно, он слушал Эрнста, проигрывал фрагменты с определенных цифр, соглашался. Но в голове крутилась только одна мысль: не ехать в Канаду невозможно. То, что Мила говорила утром, все так и есть. Вселенского масштаба скандал разразится, она права! Весь ужас положения в его несвободе, в том, что повязан обязательствами перед залами, что втиснут в график. Что же делать, что делать?!
После Мараджанова еще и Захар почти до самого выхода на сцену давал Вадиму указания. Травин хорошо знал Лиманского и заметил, что тот не в себе, но истолковал по-своему.
— Что ты, Вадик? Это же не конкурс Чайковского. На тебе лица нет. Успокойся, — приговаривал он. — Дай-ка я на тебя посмотрю. Все хорошо, снимай фрак пока, жарко, еще успеешь надеть. Разогрей руки спокойно, время есть.
Знал бы он, о чем Вадим думает, с какой мыслью живет! «Время есть». Нету его! Что сказать Мараджанову, чем оправдаться, что не поедет в Канаду?