Пианисты

Бьёрнстад Кетиль

— Красивый джемпер, — говяорю я.

Она с улыбкой поворачивается ко мне.

— Мне его связала Сельма.

— Господи, кажется, эта дама умеет все?

— Да, — говорит Аня. — Это и странно. Она умеет все, и у нее на все хватает времени. Мне бы тоже хотелось быть такой в пятьдесят лет. Сильной. Бесстрашной…

— И немного загадочной. А также тщеславной.

— Конечно, — Аня улыбается.

Я не отрываю глаз от Ани, а потому забываю смотреть, куда ступаю. Корень подставляет мне ножку. Я падаю,

мои руки уходят в мох. Пальцы нащупывают что-то острое. Это упавшая колючая проволока.

— Ты пьяный, — говорит Аня.

Меня это задевает. Она произносит это так просто. Но я не пьян. Неужели она думает, что я был пьяный, когда на смотровой площадке сказал ей те важные слова?

Я уже раскаиваюсь, что сказал их. Чувствую себя дураком. А она уверена в себе, думаю я, счищая с брюк хвою и мох у нее на глазах. И не просто уверена в себе, она полна чувства собственного достоинства. А когда я в последний раз испытывал чувство собственного достоинства?

— Вовсе не пьяный, — бормочу я.

Аня пожимает плечами.

— Это не имеет значения, — дружески говорит она.

Мы уже далеко углубились в лес. Тропинка под ногами исчезла. Здесь проходили только лоси, но вдруг и лоси ушли своей дорогой. Теперь я иду впереди Ани. Звуки выстрелов слышны ближе. Должно быть, я ошибся тропинкой, когда мы свернули с дороги.

— Мы заблудились? — спрашивает Аня и вздрагивает при каждом звуке выстрела.

— Нет, — отвечаю я. — Мы идем в правильном направлении. Вдоль полигона. Тропинка немного петляет, но мы вот-вот выйдем на Гринивейен.

— По-моему, стреляют уже совсем рядом?

Первый раз я вижу у нее в глазах страх. Тогда мне тоже становится страшно. Неужели вино сыграло со мной злую шутку? Нет, я узнаю холм, который высится перед нами. Наверное, мы уже совсем рядом с шоссе. Лес редеет. Мы снова видим солнце.

— Поднимись на вершину холма и увидишь по ту сторону шоссе трамвайную линию Лиюрдбанен, — говорю я.

Аня внимательно смотрит на меня, словно решая, можно ли на меня положиться. Потом, решившись, бежит на вершину холма. Я спешу за ней. Она неожиданно останавливается. Громкий залп. Она громко вскрикивает и падает на землю.

Через секунду я понимаю, что увидела Аня перед тем, как упала в обморок. Дула ружей. Мы оказались на линии огня. Живыми мишенями, стоящими на холме за стеной из настоящих мишеней.

Домой на Эльвефарет

— Лежи и не двигайся! — кричу я ей, видя, что она уже очнулась. К нам бегут пять человек, но без пистолетов. Самый высокий из них, в кожаных штанах и странно женственный, сердито смотрит на меня и орет:

— Какого черта вы здесь делаете?

Я обалдело гляжу на перепуганных людей. Они в высоких сапогах. И походят на американских шерифов, все, кроме

того, который обратился ко мне.

— Мы заблудились, — заикаясь, отвечаю я. — Хотели найти короткую дорогу к шоссе. Но слишком углубились в лес.

Двое мужчин помогают Ане встать. Я не испытывал такой беспомощности с того дня, когда Катрине во все горло крикнула «браво!».

— Ты выпил слишком много вина, — говорит Аня.

Я с мольбой гляжу на нее. Зачем она унижает меня у них на глазах? Но она не выглядит сердитой, только немного раздражена.

— Прости, — говорю я.

Она коротко кивает.

— Все в порядке. Но я не люблю падать в обморок.

— Я провожу тебя домой.

Человек в кожаных штанах скептически смотрит на меня.

— Я считаю, что с этой минуты ответственность за нее лежит на нас, — говорит он.

Но тут Аня спасает меня. Она повелительно смотрит на стрелков.

— В этом нет необходимости. Мы справимся сами, — говорит она. — Теперь мы хотя бы понимаем, где находимся. Аксель проводит меня домой, как мы договорились.

Я готов обнять ее.

Мы идем рядом на станцию Лиюрдет.

— Прости меня, — прошу я.

— Хватит об этом, — дружески отвечает она и быстро пожимает мне руку. Я не смею верить, что это правда.

Дальше мы идем молча.

— Ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу падать в обморок, — неожиданно говорит она.

— Это никому не нравится. — Я благодарен ей за то, что она вообще со мной разговаривает.

— Да, но я это особенно ненавижу.

— Потому что обморок напоминает тебе смерть?

Она кивает:

— Да, всегда. А тебе?

Теперь моя очередь взять ее руку. Но я не решаюсь. Боюсь, что она этого не одобрит.

Когда мы наконец сидим в трамвае, я осмеливаюсь спросить:

— Как думаешь, что скажут твои родители, узнав о том, что случилось?

Она видит отчаяние, написанное у меня на лице. Может, она собиралась ответить иначе, но теперь она говорит:

— Им не обязательно знать об этом.

Я не могу сказать «спасибо». Это было бы слишком глупо. Думаю, она все-таки расскажет им о нашей прогулке. Во всяком случае, отцу.

Мы выходим в Рёа.

— Можно, я провожу тебя до дома?

— Пожалуйста, если хочешь. Но, наверное, будет лучше, если мы попрощаемся у последнего поворота. Мама и папа уже вернулись домой.

Я подчиняюсь. Уже вечер. Сине-розовый июньский вечер. Тяжело и одуряюще пахнет сирень. Мы идем мимо нашего дома. Света в окнах не видно. Катрине наверняка еще не вернулась, думаю я, а отец сидит в гостиной, читает или слушает музыку и забыл зажечь свет. Мне становится грустно, грустнее, чем после смерти мамы, но я не понимаю, почему.