Пифагор
Шрифт:
Так, во всяком случае, объяснил Пифагору молодой охотник, тащивший на плече окровавленную голову кабана. В заключение он предложил путнику принять участие в жертвоприношении Артемиде, а затем провести ночь у костра за трапезой. Но Пифагор, поблагодарив юношу, поспешил удалиться. Запах крови и вид обезображенной смертью морды животного вызывал тошноту. Спустившись к скалам, Пифагор провёл там остаток дня и ночь, освежившись дыханием моря и утолив жажду утренней росой.
На заре Пифагор двинулся той же дорогой на север и к полудню достиг реки, пробившей через каменистую долину выход к морю. Рыбак, тянувший сеть, назвал поток, стекающий
— Это Везувий, — пояснил рыбак, указывая на гору. — А город на её склонах — Помпеи, основанный тирренами.
— А как, — спросил Пифагор, — называются эти острова? Они напоминают обломки ручки амфоры.
— Левый, что поменьше, — Капреи, правый называют Инаримой, что на нашем языке означает Пифекуссы [73] .
— Неужели там водятся обезьяны? — удивился Пифагор.
— Говорят, когда-то водились, — отозвался рыбак, — но Посейдон однажды так потряс своим трезубцем, что на острове не осталось ни людей, ни животных.
73
Пифекуссы — Обезьяний остров.
Пифагору пришлось вскоре вспомнить эти объяснения. Дыхание перехватило от запаха серы. Справа от дороги виднелся дымящийся провал. «Земля напоминает море, — думал Пифагор. — Она вздымается и опускается. Она живёт. Но если таково её состояние здесь и в некоторых других местах, колебание должно быть всеобщим. В мире нет ничего неподвижного. Если прав Мох, учивший, что всё состоит из мельчайших частиц, они должны ходить такими же волнами, и в каждой из них, скорее всего, происходит то, что совершается в видимом нами мире. Там такие же носители энергии, связанные притяжением и отталкиванием. Посейдон, потрясающий своим трезубцем, Гея, породившая гигантов, борьба их с богами — это образы, порождённые конвульсиями Земли.
Тефарий Велиана
Сострата Пифагор отыскал в гавани Пирг. Этот муж, лет сорока, невысокий, с уже наметившимся брюшком, чем-то неуловимо напоминавший Поликрата, перебегал от корабля к кораблю, давая какие-то распоряжения то на одном, то на другом языке.
Наконец его взгляд упал на Пифагора.
— Тебе куда плыть? — спросил он, подходя ближе.
— Я уже на месте, — отозвался Пифагор.
— Значит, по торговым делам?
— Нет, не по торговым, Сострат.
— Откуда тебе известно моё имя?
— От Никомаха. Просто хочу познакомиться с тирренами и их обычаями.
— Тогда ты пришёл вовремя. Идём со мной. Увидишь тирренскую церемонию освящения храма Уни — так тиррены называют Геру. Из Цер прибудет Тефарий Велиана, мой покровитель. Тиррены называют своих правителей лукумонами.
Здание с колоннами на высоком основании было окружено толпой. Церемония ещё не началась, и люди вели между собой беседу. Пифагор уловил финикийскую речь.
— Этот храм построен местными кархедонцами, — пояснил Сострат.
— Но ты же сказал, что это храм Уни.
— Кархедонцы называют Уни Астартой. Храм, как видишь, не каменный, как наш, а из дерева, облицованный терракотовыми
Из храма послышалась музыка. И тотчас появилось двое. В одном из них по высокому головному убору Пифагор определил жреца. На другом было ярко-красное одеяние со множеством складок, придававших фигуре величественность, — тиррены, как Пифагор слышал ещё в Кротоне, называли его тогой.
— Тефарий Велиана! — шепнул Сострат.
Служители поднесли к дверям храма лестницу. Лукумон поднялся по её ступенькам и стал вбивать над дверью какую-то пластинку, судя по блеску — золотую. В тишине слышались удары. Гвозди входили с одного раза — видимо, в металле были заранее проделаны отверстия. Пифагор насчитал двенадцать ударов. Гаруспик подал вторую пластину, и она была вбита рядом. Затем наступила очередь третьей. Наконец лукумон спустился и, обернувшись к присутствующим, произнёс несколько фраз.
— Что он сказал? — спросил Пифагор шёпотом.
Сострат ничего не ответил. Отозвался Тефарий Велиана:
— Приветствую тебя, Пифагор!
Поняв по выражению лица Сострата, что тот удивлён не менее его, Пифагор двинулся к колоннаде.
— Не удивляйся, — продолжил лукумон, когда Пифагор приблизился. — Мы не знакомы, но я командовал флотилией в тот год, когда ты плыл из Картхадашта, и видел тебя издалека, а позднее слышал о тебе от Ганнона. И знаешь ли где? В океане! Ведь я плавал на одном из его кораблей и достиг той части Ливии, которую называют Южным Рогом. Теперь ты мой гость.
— Гостю не следует засыпать хозяина вопросами, — отозвался Пифагор, — но удовлетвори моё любопытство. Ты прибивал над дверью пластинки. Что на них написано?
— На этих пластинках на этрусском и финикийском языках сообщается, что и это посвящение, и эти храмовые дары пожертвованы Уни-Астарте мною, правителем Тефарием Велианой, во время обряда вбивания гвоздя по божественному определению. Тебя, конечно, интересует, что это за праздник вбивания гвоздя, ведь вы, граики [74] , такого не знаете.
74
Этруски называли эллинов гранками, отсюда римское название греки, которым пользуемся и мы.
— Конечно!
— Каждый год мы вбиваем в стену внутренней части храма близ статуи богини Уни, владычицы всякого роста, в том числе и возрастания времени, золотой гвоздь. Другие гвозди, с более крупной шляпкой, обозначают века жизни нашего, как и любого другого, города, где почитают Уни.
— Я понимаю, что у каждого города, как и у нас, своё летосчисление. Но ведь века-то одинаковы, по сотне лет!
— О нет! — снисходительно улыбнулся лукумон. — Века нам, расенам [75] , посылают боги, давая знамение, когда кончается один век и наступает другой. Последний наш век длился сто двадцать три года. Последний годичный гвоздь этого века — пока сороковой, и никому не ведомо, когда гвоздь его завершит. Однако известно, что нашему городу определено девять веков. Я вижу, тебя это удивляет, Пифагор.
75
Расены — самоназвание этрусков.