Пифагор
Шрифт:
Отдав это распоряжение, он взял ладонь Демокеда и поднёс к своей груди:
— Слышишь, как бьётся? Радуется встрече. О тебе у нас помнят, и часто можно услышать: «Это было во времена Демокеда и его друга Милона». Теперь же здесь всё изменилось. Люди вовсе обезумели. Ты слышал, что стало с Сибарисом?
— Да нет, — проговорил Демокед. — Из писем ученика мне, правда, известно, что власть в городе захватил демос во главе с Телисом.
— Так ты не знаешь, что кротонцы захватили Сибарис?
— Но ведь у Сибариса могущественный союзник! — воскликнул Демокед. — Как
— У тирренов свои трудности. Восстала Рома, кротонцам же помог скиталец Дориэй.
— Надо же! Ведь именно осада Дориэем Самоса задержала меня у Поликрата, и я оказался в персидском плену... Как же судьба сводит одних и тех же людей! Что же касается твоего сердца, друг, то должен тебя огорчить. Прошу пожаловать ко мне в Кротон, чтобы я мог за тобой понаблюдать и назначить лечение.
Аристофилид опустил глаза.
— Конечно же. Но когда там успокоится.
— Успокоится? — повторил Демокед. — Что ты имеешь в виду?
— Смуту. Кротонцы ополчились против пифагорейцев. Дело может дойти до кровопролития.
Морщина прорезала лоб Демокеда.
— Мне кажется, моё присутствие там необходимо. Не оставить ли триеру персам и воспользоваться подаренным моему отцу судном? Нет, лучше я доберусь по суше.
— Разреши дать тебе совет, — сказал Аристофилид. — В гавани стоит быстроходный корабль Никомаха.
— Кто это?
— Посидонец и друг Пифагора. Можешь взять на его корабль что-нибудь из царских даров.
— Нет! Я вернусь в Кротон с пустыми руками и с чистой совестью. Впрочем, можно захватить оковы.
— Оковы?! — удивился Аристофилид.
— Золотые оковы, — объяснил Демокед. — И подобно тому как дева, вступая в брак, приносит в дар Гере свои детские туфельки и игрушки, я пожертвую их богине в память о годах, проведённых в Персии, о дворце, в котором я был пленником, о золотом моём рабстве.
— Дай я обниму тебя, друг, — проговорил Аристофилид. — Ты побеждал многие болезни, и, может быть, тебе удастся утихомирить разбушевавшуюся Ату [81] , внести успокоение в смятенные умы.
Всё было тихо. Лишь изредка до слуха доносился плеск бивших о борт волн. Вечерний туман, окутывая бухту, полз по полуострову, смывая, словно губкой, дом за домом. Стал накрапывать дождь, и под ладонью заскользили, словно натёртые маслом, перила.
«Это судно шире финикийского, — подумал Демокед, — и, кажется, рассчитано на перевозку леса. Его владелец не похож на обычного торговца. Недаром это друг Пифагора. Но почему он не даёт команду поднимать якоря? Что-то его волнует, и он тоже вглядывается в берег».
81
Ата — богиня умопомрачения и раздора.
Внезапно в шорох капель ворвался дробный стук. Сквозь туман проступили человеческие фигуры. Юноша и совсем молоденькая девушка, схватившись за руки, бежали к кораблю. Они выглядели так, словно уходили от погони.
— Не
— На Кротон, — отозвался Демокед. — Но будет лучше, если ты возвратишь похищенную отцу.
— Я к отцу её и везу, — ответил юноша.
И тотчас с кормы прозвучал радостный возглас Никомаха:
— Это ты, Гиппас?! Наконец-то ты решился и снял с меня обет. И теперь я не буду бояться смотреть в глаза, пронизывающие насквозь.
Сказка без конца
«Скакал я сегодня полночи
И ржание слышал во сне.
И словно бы кто-то хохочет
Иль, может быть, плачет по мне.
Должно быть, белая ласка
Спугнула в конюшне коня?»
Ответил гаруспик с опаской:
«Окончилась сказка твоя».
Город ликовал. Поток Сириса прорвал невидимую сагрскую плотину, перекрывавшую в душах кротонцев поры, и наружу вырвалась радость. С венками на головах они высыпали на улицы и, обнимаясь, пели забытые гимны. В хмелю первой за многие десятилетия победы Совет пятисот принял решение воздвигнуть алтарь Гераклу, предку Дориэя, и наградить его самого званием почётного гражданина. На мраморной доске у пританея имя Дориэя появилось сразу же за именем Пифагора.
Ночью на агоре зажглись костры, и на весь город распространился запах поджариваемого бараньего сала и тмина.
Зная любовь спартанцев к агонам, кто-то предложил состязаться на прожорливость. И конечно же всех одолел Дориэй, прямой потомок Геракла, по преданию съевшего по пути в Микены в один присест целого быка Гериона. Так же, как кротонец Милон был самым сильным из смертных, Дориэй был самым прожорливым. Толпа подхватила Дориэя на руки, чтобы понести его в гавань, но не сумела удержать. Падая, он своей тушей переломил нескольким кротонцам руки и ноги.
И в это время на полную луну легла тень. Наступил мрак. Ликование сменилось воплями отчаяния.
— Это колдуны! Они в доме Милона!
— Туда! Туда! Это они, звездочёты!
С каждым мгновением толпа увеличивалась. Крики подняли на ноги и тех, кто отсыпался у себя в домах. Среди них были люди спокойные, неспособные на преступления, но неистовая энергия разъярённой толпы заразила и их, и они понеслись, что-то выкрикивая, неведомо кому угрожая.
День первой олимпийской победы Милона решено было отпраздновать в его кротонском доме. Туда отправились все математики, кроме Хирама, оставленного для наблюдения за затмением.
— Друзья, — начал Пифагор, когда все уселись, — статуя Милона на агоре, а дух этого удивительного человека с нами. Не будь его, не было бы нашего храма Муз. Ведь это он добился для него участка и постоянно поддерживал его всем, чем только мог. Не было ещё ни одного мужа, одержавшего в состязаниях с сильнейшими столько побед, и ни одного атлета, который одновременно был бы учёным.
За стенами послышался шум. Подбежав к двери, Эвримен сообщил, что движется откуда-то взявшаяся толпа с кольями и во главе её — Килон.