PiHKAL
Шрифт:
Все, что открывалось моему взору, усиленно заявляло о своем существовании, но не имело ко мне никакого отношения.
Окружающий мир кажется холодным, ясным, отстраненным и не вызывает во мне ответной реакции. Меня ничто не заботит. Это означает, что этот проклятый наркотик не пойдет дальше Шуры и меня. Ну, ну, почем знать! В конце концов, словосочетание «проклятый наркотик» подразумевает некоторое чувство. Какая-то часть меня чувствует злость! Это интересно.
Пока я стояла, наблюдая за туманом в конце долины, в моем отношении к нему появился новый момент: туман стал
Я чувствую себя так потому, что я вижу природу такой, какая она есть на самом деле, то есть без сентиментального ретуширования, к которому обычно прибегают люди? Люди всегда думают: «Мне нравится это дерево или вон та речка; я люблю эту гору, эти холмы. Поэтому я им тоже нравлюсь, они любят меня». Сами того не осознавая, мы проецируем на природу исключительно человеческие чувства, которые она не разделяет и до которых ей нет дела. Так ли это? Я не чувствую никаких эмоций, потому что настроилась на то, что меня окружает, и вижу этот мир без прикрас. Передо мной предстал природный ландшафт, в котором эмоциям вообще нет места. Лишь животные и люди испытывают их. Больше в природе их не существует.
Мой желудок по-прежнему не был уверен в себе, поэтому я пошла обратно в дом и остановилась в дверях Шуриного кабинета, чтобы сказать ему, может, мне стоит немного поесть.
— Как внешний мир? — спросил Шура.
— Боюсь, я не смогла оценить его по достоинству. Все вокруг было очень странное, прохладное и не особенно дружественное, так что я подумала, что лучше мне вернуться домой и подогреть себе супа. Ты будешь со мной?
— Конечно, с удовольствием. Тебе помочь?
— Да что ты, нет, спасибо. Я в порядке.
За столом Шура взял меня за руку и на минуту задержал ее в своей руке. Горячие сливки в томатном супе и хлеб помогли мне почувствовать себя немного лучше.
Когда мы закончили обедать, Шура откинулся на стуле, посмотрел на меня, слегка улыбаясь, и произнес:
— Ну, кажется, мы должны сказать, что это удивительный эксперимент, по меньшей мере!
— Да уж. Но не очень-то он приятный. У меня как-то выровнялись все эмоции, а это мне просто… не… нравится. Это на самом деле странное ощущение; я осознаю, что какая-то часть меня злится на происходящее, но я не могу связать себя с этой злостью. Я знаю, что смогу это пережить завтра, когда вернусь в нормальное состояние, но сейчас, похоже, я не в силах почувствовать собственное ожесточение. Я просто знаю, что оно есть.
Шура кивнул.
— На каком уровне ты сейчас находишься? — спросил он.
— О, думаю, эффект снижается. Слава Богу, я уже спускаюсь вниз. Наверное, где-то плюс один.
— Хорошо. С этого момента я собираюсь быть очень осторожным с этим препаратом. С одной стороны, может оказаться так, что он стоит того, чтобы с ним работать дальше, а с другой — после того, что ты рассказала, насчет этого возникают кое-какие сомнения. Бесспорно, мы наблюдаем очень резкое возрастание чувствительности к данному наркотику.
— Угу, вот уж точно.
— С тобой все будет нормально?
— О,
Шура подошел ко мне и прижал мою голову к своему животу. Он погладил рукой мои волосы, потом наклонился и поцеловал меня в лоб. Я крепко обняла его и встала, чтобы убрать со стола.
К девяти часам вечера я уже почти вернулась в обычное состояние. Оставалось лишь ощущение эмоциональной вялости, и еще не до конца исчезло впечатление оторванности от окружающего мира. Но я заняла себя телепрограммами и оторвалась от телевизора лишь тогда, когда приступ зевоты просигнализировал, что пора бы идти спать.
Прижавшись спиной к спине Шуры, я обнаружила, что с моей нервной системой не все в порядке. Один раз я даже задрожала. Это явление, когда человек вздрагивает во время беспокойного засыпания, Шура называл «рывками». Через несколько минут в моем правом ухе раздалось ужасно агрессивное гудение, проникавшее все глубже в меня. Я испытывала такое раньше и знала, что это жужжала лишь воображаемая оса, но чувство уязвимости у меня на некоторое время осталось. Я послала Шуре мысленное сообщение о том, что мое тело оказалось слишком чувствительным к этой штуке.
Я хорошо поспала. Проснувшись, я посмотрела на солнечные лучи, залившие потолок, и подумала, Боже мой, что за ужасный день был вчера. Это было просто жутко! Я села на кровати, спустила ноги на пол, собираясь бежать в туалет, снова оглянулась вокруг и в короткий миг охватившего меня шока поняла, что я все еще была под наркотиком. Его воздействие не закончилось.
Впервые я по-настоящему испугалась.
Я пошла по коридору в ванную. Мой мозг бешено работал.
Что это такое? Я думала, что вчера вечером я вернулась в нормальное состояние; я была в этом уверена. Как это так — у Шуры не было никакой активности при тридцати миллиграммах, а у меня не только эффект дошел до плюс двух и даже чуть больше, но еще и продолжается на следующий день? Возможно ли, что в моей психике что-то открылось и не закрылось обратно?
Я села на унитаз и уставилась в пол. Я пыталась понять, в чем дело.
Я не хочу находиться в таком состоянии. А что если я в нем заперта? Я чувствую присутствие какого-то интеллекта; он похож на холодный, наблюдающий Разум. Он повсюду и за всем следит. Он видит меня. Что он чувствует по отношению ко мне? Исследует. Никаких эмоций. Я не могу уловить никаких чувств. Только сознание. Я не хочу быть рядом с ним. Я хочу возвратиться к своему старому «я» и в свой знакомый мирок.
Сегодняшнее мое состояние имело одно явное отличие от вчерашнего — сегодня утром я могла переживать эмоции. В основном, это было отчаяние. А еще — злость.
Натянув джинсы и свитер, я пошла на кухню и приготовила кофе и омлет. Потом села за стол с Шурой и стала ковыряться в тарелке, совершенно не чувствуя аппетита. Я подождала, пока он закончит читать свою Chronical, и сказала ему: «Я все еще там, милый».
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Шура. — Ты еще что-то чувствуешь от вчерашнего эксперимента?