PiHKAL
Шрифт:
Неважно, что осмотр был проведен с полным знанием дела, а в голосе или на лице у врача не было и намека на недоверие. Я был уверен в том, что, может, все сидевшие в автобусе врачи подозревают меня в намеренной детской шутке. Я чувствовал, что оказался в ситуации, к созданию которой не имел отношения и которую не контролировал, и был несчастен.
Мы с Люком медленно побрели прочь от автобуса. Мы мечтали где-нибудь найти стакан холодной содовой и не наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Он все еще с блаженным видом рассуждал о чем-то под влиянием 2С-Е, но я уже начал приходить в себя. После эксперимента у меня остался тяжелый осадок и масса проблем, над которыми следовало подумать.
Когда
«Черт возьми, — выругался я про себя. — С меня хватит. Я понял, что мне хотят сказать. Мне уже не сорок шесть, и когда я гуляю по тропинкам этого леса, то должен прислушиваться к своему телу и помнить, нравится мне это или нет, что мне уже за шестьдесят и я уже не могу полагаться на способность своего тела восстанавливаться так же быстро, как в сорок лет».
Я выжил, но мрачные образы не так скоро выветрились у меня из головы. Лишь четыре дня спустя я смог полностью избавиться от похоронного настроения и понял, что инстинктивное желание жить по-прежнему преобладает во мне. Однако я не мог снова думать о себе как о человеке, которому не исполнилось и пятидесяти. Теперь я был гораздо старше, чем раньше. За три часа я постарел на двадцать лет.
Эти четыре дня я провел за тщательным наблюдением за своими друзьями из «Клуба Филинов» — музыкантами, бизнесменами, преподавателями, пенсионерами. Им тоже было за шестьдесят. На кого они были похожи? Боже мой! Двое из них с трудом передвигались, потому что у одного были проблемы с бедром, а у второго — с коленом. Еще один лишился гортани из-за рака. Большинство из них страдали от гипертонии и пили соответствующие лекарства. Поголовно у всех прооперированная простата. Импотенция, признаки одряхления, угрожающий рост политической нетерпимости наряду с угасающим желанием перемен. Некоторые умирали прямо на глазах. Но я видел и проблеск надежды. Я нашел несколько, к сожалению, всего лишь несколько, но тем не менее нашел таких, которым было уже за восемьдесят, они вели себя так, как будто им было всего лишь шестьдесят. Мог ли я надеяться на это?
Мне надо было ответить на добрый десяток вопросов. Отражало ли реальность это новое представление о себе как о старике? Как могли измениться мои отношения с окружающими людьми теперь, когда мои физические изъяны стали вдруг очевидны мне самому? Должен ли я вести себя как-то по-другому, почувствовав себя старее, чем раньше? Смогу я восстановить тот предыдущий образ себя сорокалетнего, или отныне я обречен чувствовать себя на все шестьдесят? Раз уж на то пошло, был ли у меня выбор? Я теперь всегда буду видеть ухудшение, которое несет с собой старость? Хотел ли я этого? Смогу ли я в возрасте восьмидесяти лет видеть себя шестидесятипятилетним? Или я мог чувствовать себя моложе лишь в этом возрасте?
Я не смог полностью восстановить свое представление о себе как о более молодом человеке, чем был на самом деле. В какой-то степени это удалось, но уж точно не в полном объеме. Временами я извлекаю пользу из своего возраста: у меня есть знакомые, которые не обратили бы серьезного внимания на человека, которому всего лишь чуть за сорок.
Я чувствую, что в моем мозгу, хоть он и помещается в черепе человека, который становится похожим на пожилого государственного деятеля, большую часть времени все еще сохраняется гибкость и остроумие сорокалетнего. На самом деле иногда я не без удовольствия подозреваю, что никогда не выходил из двадцатилетнего возраста.
Как бы то ни было, неважно, на сколько лет я выгляжу. Я сохранил способность
Я не собираюсь умерять свое настойчивое желание любой ценой сохранить общечеловеческие свободы, которые пока еще у нас имеются; не думаю, что поддамся искушению требовать любой ценой возрождения тех свобод, которые уже исчезли из нашего общества.
Я намереваюсь сохранить в себе интерес к неизвестному. Молодость нужно находить в упорном желании узнавать что-то новое и в настойчивом стремлении что-то понять.
Я буду продолжать питать уважение к ценностям всех религий, проповедуемых человечеством, поскольку я верю, что эти ценности раньше были не такими, какими их представляют сейчас. Я собираюсь оставаться открытым навстречу всем новым формам выражения человеческого духа, где бы я их не обнаружил.
И, наконец, должен признать, что теперь с огромным удовольствием предвкушаю те представления о самом себе, какие у меня появятся тогда, когда календарь подскажет, что мне исполнилось восемьдесят пять!
Глава 41. 2С-Т-4 (Голос Шуры)
Несколько лет тому назад мне вновь посчастливилось испытать уровень плюс четыре. Ниже следуют мои записи, сделанные во время эксперимента и законченные несколько дней спустя.
Девять утра — это начало эксперимента, то есть (0:00). Третье апреля 1985 года, на Ферме. 12 мг 2С-Т-4, растворенного в воде. Вкус обычный.
(0:50) Началось.
(1:20) Плюс один.
(1:30) Плюс один с половиной.
(2:00) Целиком плюс два и продолжает расти. Элис собирается уходить, и я соврал ей, что у меня всего лишь плюс один. Скажи я, что у меня уже плюс два и растет дальше, она бы заинтересовалась или встревожилась и стала бы звонить мне по телефону. А если случится так, что я не возьму трубку? Она может начать волноваться по-настоящему. Прости мне эту маленькую ложь, любимая.
(2:30) Выше плюс двух.
(3:00) Плюс три. Под этим наркотиком не стоит выходить на люди. Нужно следить за собой, смягчать эффект, постоянно наблюдать за своими действиями. Очень эротично. Одержимость физическими, сексуальными вещами. Пройдя через это, можно позволить себе и более богатые проявления.
(3:15) Наблюдаю некое визуальное прояснение — не такое, как под 2С-Т-2, но потенциал есть. Видимо, этот материал превосходно подходит для размышлений на тему взаимоотношений.
(3:40) Очень сильный уровень плюс три. Попытаюсь впервые печатать отчет об эксперименте на компьютере, а не довериться записям от руки.
Переживания такие продолжительные, насыщенные и безжалостные, что ни один несчастный не смог бы убежать от них. Они преследовали бы его повсюду, куда бы он ни шел, — в ванной, за книгой, в воспоминаниях.
В течение последнего часа я сидел дома, отчасти из-за телефона, который меня шантажировал. Я боялся, что он зазвонит, а я не хотел ни с кем иметь дела. Так что я пошел в лабораторию и стал сливать паровую баню. Потом я вышел и сел позади лаборатории наедине со своими мыслями. На меня нахлынули горько-сладкие воспоминания, немало усиленные волшебством того места, где я сидел; здесь было тепло, и здесь я был хорошо спрятан. Но не полностью отсечен ото всех, поэтому у меня сохранялась связь с внешним миром. Я подумал, что, покинув дом, поддался на шантаж. Потом — и это оказалось таким простым решением — мне пришло в голову, что я могу просто не поднимать трубку. Кроме того, думал я, я могу считать количество звонков и с долей юмора пытаться угадывать, кто звонит. Или кто теоретически мог так настойчиво добиваться ответа. Итак, освободившись от ощущения того, что меня шантажируют, я вернулся домой и начал свой отчет об этом поразительном веществе.