Пикинг
Шрифт:
Лебедев, наконец, встал из-за стола. Илья подумал, что он желает более подробно осмотреть квартиру, но тот грузной поступью направился в туалет. Вернулись в комнату они уже вдвоем с Ириной. Илья возился с ноутбуком, настраивая показ фотографий на экране телевизора. Он слышал, как Борис негромко пробормотал, обращаясь к жене:
– У них в сортире теснота такая… Я там даже, кажется, своротил что-то.
Тут Татьяна внесла блюдо с горячими ароматными ребрышками, его появление на столе было встречено Бусей аплодисментами. Илья включил слайд-шоу. Начали с Италии, они с Татьяной наперебой комментировали сменяющиеся кадры. Лебедевы вдохновенно чавкали, иногда поднимая
Ребрышки кончились к моменту, когда показ дошел до Рима, то есть примерно на половине. Ирина вылакала остатки бургундского «Альбер Бишо» и тихо отрубилась, сидя на диване – Горские даже не сразу обратили на это внимание. Буся тоже клевал носом. Вдруг очнулся, обнаружил спящую жену и тут же заторопился уходить. Татьяна опешила:
– Да куда ж вы так торопитесь? Время совсем детское. И мы вам еще Гонконг не показали…
Борис молча тряхнул супругу, грубо поднял с дивана и буквально вытолкал в прихожую. Татьяна растерянно залепетала:
– А как же чай, пирожки? Я специально для вас пекла. А еще мороженое…
Лебедев лишь брезгливо поморщился, накидывая Ирине на плечи ее плащ. Илья схватил Бориса за рукав.
– Погоди, мы сейчас такси вам вызовем…
– Да какое такси…
Лебедев раздраженно стряхнул руку Ильи, достал из барсетки «Верту». Такой телефон Илья видел пару раз в девяностые, тогда он был визитной карточкой бандита не низшего пошиба, а сейчас выглядел просто любопытным анахронизмом. Буся ткнул кнопку, рявкнул коротко:
– Витюня, запрягай, мы выходим.
Буся выволок бессловесную и сильно шатающуюся Ирину на лестничную площадку, не оборачиваясь махнул Горским рукой, и гости ввалились в лифт. Илья выглянул с балкона: у парадной стоял черный «Порше Кайен» с включенными фарами, водитель галантно усаживал Лебедевых на заднее сиденье. Через минуту машина бесшумно тронулась и скрылась за углом. Илья вернулся в комнату. Жена ссутулившись сидела на краешке дивана и молча смотрела в пол. Он присел рядом, обнял.
– Ты знаешь, кто-то разбил в туалете нашего панду, который бумагу держал, – тихо сказала Татьяна. – Жалко, память о Гонконге.
– Ничего, склеим. Надо только все осколки собрать. И бисер.
Гитара плачет
По радио транслируют то,
Что унижает человеческий ум.
Этот низкий потолок
Страшнее чумы и проказы.
БГ, «Слова растамана»
Косте Муховскому стукнуло тридцать семь, когда ему ни с того ни с его явилась муза поэзии. Никто из знакомых, конечно, гражданку Эвтерпу вблизи Муховского не наблюдал – даже мельком или краем глаза. Но Костя полагал открывшийся ему дар высокого стихосложения очевиднейшим фактом. О знаменательном событии были сложены такие, в частности, строки:
Знать, такое мое начертание –
Дня без строчки теперь не прожить.
Среди белого дня будто обухом
По башке меня вдарила жизнь.
Слово
Мы с Костей познакомились давно, через его двоюродного брата, с которым я учился в институте. Так получилось, что отношения с сокурсником как-то сошли на нет, а с Костей мы продолжали регулярно общаться. Семья Муховских всегда отличалась гостеприимством, ее центром и основной несущей единицей была веселая обаятельная Костина жена Эллочка, умевшая и вкусно накормить, и развеселить. На Новый год в их квартире собиралось иногда человек по двадцать. Элла с незапамятных пор трудилась нормировщицей на нефтепродуктовой базе, куда ее продвинули каким-то загадочным образом «по комсомольской линии», хотя по образованию она была библиотекарем. Муховский, сколько я помню, всю жизнь работал в какой-то невнятной конторе, связанной с сантехникой.
Элла была единственным человеком, сразу и безоговорочно уверовавшим в поэтический талант мужа. Она всегда, по крайней мере на словах, ставила супруга на пьедестал семейных ценностей – в соответствии с умнейшей еврейской тактикой. С одной стороны, такое отношение к мужу могло быть образцом для подражания. А с другой стороны, все-таки, как говорится, надо края видеть, ибо Костя отчетливо развратился. Так обожаемый кот от пресыщения благами и ласками начинает дурковать и гадить в тапки хозяину. Но Эллочка отчетливо видела только края бензина и солярки в цистернах, и эти края смещались в разные стороны от риски в зависимости от множества загадочных факторов. Когда графоманская болезнь через пару месяцев достигла кризисного состояния, Костя объявил жене, что увольняется с работы, потому что иметь дело с низким и земным недостойно человека, призванного свыше «глаголом жечь». В нескудном семейном бюджете зарплатой Кости можно было легко пренебречь как бесконечно малой величиной, и Муховский уверенно шагнул в ряды «профессиональных творцов».
В Косте будто открылся какой-то кран, из которого на окружающих ежедневно и зачастую принудительно выливались щедрые порции творений. Знакомые вежливо слушали и одобрительно кивали, некоторые даже хвалили. В этом-то и состояла главная ошибка. Нет, чтобы сразу в глаза сказать без сантиментов: «Брось-ка ты, Костян, это тухлое дело. Порядочные поэты в твоем возрасте уже отошли в мир иной. Может, лучше начнешь что-нибудь коллекционировать или лобзиком выпиливать?» Но прямодушных смельчаков не нашлось. Я, к своему стыду, тоже не рискнул выступить с критикой, и Костя очень быстро полностью уверовал в собственную гениальность. При встрече с любым знакомым он без предисловий вставал в позу Маяковского с Триумфальной площади и, уставившись горящими глазами поверх головы собеседника, начинал с напором декламировать что-то вроде:
Дорога моя кривая
Шла по ухабам рая.
В сердце моем было грустно,
А на душе так пусто!
Потом выдерживал паузу и значительно смотрел на слушателя. Несмотря на сложности с визуализацией «ухабов рая», полагалось восторгаться, что все с готовностью делали. В шутку, конечно, потому что было очевидно: эта блажь скоро пройдет. Но не тут-то было. Вдохновленный одобрительной реакцией, Костя продолжал: