Пикник и прочие безобразия
Шрифт:
– Ларри, что за страсть все усложнять, - отозвалась мама.
– Ты ведь знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.
– Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, - настаивала Марго.
– Поскольку мы отчаливаем сегодня вечером, они при всем желании не успеют заделать пробоину, - сказал Лесли.
– Вот именно, - подхватил Ларри.
– Но мама почему-то видит во мне нечто вроде перевоплощения Ноя.
– Ладно, у меня будет, что сказать, когда мы поднимемся на борт, - воинственно произнесла
Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.
– Вы говорите по-английски?
– спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.
– Немного, - ответил грек с поклоном.
– Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, - твердо произнесла Марго.
– Вода повредит мою одежду.
– Все, что прикажете, - ответил грек.
– Если вы желать жена, я дать свою. Она…
– Нет-нет!
– воскликнула Марго.
– Волны. Поняли?… Вода.
Судовой казначей явно не различал английские слова “вэйв” и “вайф”.
– В каждой кабине есть горячий и холодный душ, - гордо сообщил он.
– Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.
– Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, - вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось - он окружает голову грека светящимся облачком.
Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.
Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой - низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны
– Ужасно, - сказал Ларри.
– Это не пароход, а какое-то плавучее кафе “Кадена” из Борнмута. Мы тут все свихнемся.
Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать “Пикардийские розы”.
– Будьте любезны, - обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в грязном фартуке, - налейте мне в самый большой стакан, какой только есть, анисовки, чтобы я мог отключиться.
Речь иностранца, не только свободно говорящего по-гречески, но и достаточно богатого, чтобы заказать большой стакан анисовки, вызвала счастливую улыбку на лице бармена.
– Амессос, кирие, - сказал он.
– Вам с водой или со льдом?
– Немного льда, - ответил Ларри.
– Ровно столько, сколько требуется, чтобы побелить пойло.
– Извините, кирие, но у нас нет льда, - смущенно сообщил бармен.
Из груди Ларри вырвался глубокий горестный вздох.
– Только в Греции, - обратился он к нам по-английски, - возможен такой диалог. От него так сильно отдает Льюисом Кэрролом, что этого бармена можно принять за переодетого Чеширского Кота.
– Воды, кирие?
– спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько одобрения, сколько порицания.
– Воды, - сказал Ларри по-гречески.
– Самую малость.
Бармен налил в стакан изрядную порцию прозрачной анисовой водки из толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана. Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока, и мы ощутили явственный запах аниса.
– Ух ты, крепкая штука, - заметил Лесли.
– Возьмем и мы по стаканчику?
Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.
– Ну что ж, выпьем за “Марию Целесту” и всех тех дурней, что плавают на ней, - сказал Ларри, отпил добрый глоток… и тут же изверг его обратно, фыркая, словно умирающий кит, и сжимая горло одной рукой; из глаз его катились слезы.
– О-о-о!
– взревел он.
– Этот болван, черт бы его побрал, разбавил водку горячей водой!
Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих людей, но разбавлять свой национальный напиток кипятком - это уж было чересчур.
– Зачем ты налил горячую воду в анисовку?
– воинственно осведомился Лесли.
– Потому что у нас нет холодной, - ответил бармен, удивленный тем, что Лесли оказался не в состоянии самостоятельно решить сию логическую загадку.
– Потому же у нас нету льда. Это наш первый рейс, кирие, вот почему в баре есть только горячая вода.