Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
Конец Проекта РИСП
Посещение штаба Проекта в городе Линкольне. Джон Клаух уволен и уезжает куда глаза глядят. Встреча с Чаком — «работающим у самого себя». Рассказ о Джорджтауне, похожем на Ялту. Водяная кровать и моды Америки…
Больше месяца уже прошло с тех пор, как я разговаривал ночью с полицейскими на дороге интерстейт номер 95. Мне продлили
Кроме того, мне нужно было посетить на пару дней Вашингтон и штаб Проекта исследования ледника Росса в городе Линкольне, где директором пока работал Джон Клаух. Я говорю «пока», потому что Проект закончил все работы, которые планировалось выполнить, и теперь весь штат его был уволен. Вообще-то говоря, как это часто делается, чтобы сохранить основной состав людей, на базе этого Проекта и его офиса был создан другой, под названием ПАЙКО, что значит — Проект бурения льда полярных ледников. Большинство инженеров и механиков по бурению, работавших на леднике Росса, вошли в состав ПАЙКО. Но, по-видимому, начальство из ДПП оказалось недовольно тем, как Джон Клаух руководил работой Проекта. Оно не забыло, что бурение несколько раз откладывалось, а взять керн льда через весь ледник удалось русским.
И вот, когда я был в городе Линкольн, штат Небраска, и жил в прекрасном двухэтажном доме Джона и его жены Джейн, Джон пришел однажды и сказал просто:
— Все, Игор, с сегодняшнего дня я уже нигде не работаю, начинаю искать новую работу. Возможно, это будет должность преподавателя в университете штата Южная Каролина. Один из моих старинных друзей предложил мне эту работу. Поэтому, Игор, завтра мы вешаем объявление о том, что наш дом продается. А на днях я еду в Южную Каролину узнать, есть ли там действительно для меня работа. Если есть — буду искать там дом для семьи. (У Джона, кроме жены, был еще сын — мальчуган десяти лет).
Через два дня я улетел обратно в Хановер, а когда вернулся через десять дней, то узнал, что Джон Клаух уже продал свой дом, нанял трейлер и перевез все, что у него осталось, в какой-то маленький город Южной Каролины.
Все это совершилось так быстро, что я был немного потрясен. В последний раз я бродил с семьей Клаусов по тихим, полным цветов и глубоких теней от огромных деревьев белой акации улочкам Линкольна. Городок был таким спокойным, приятным, дом, в котором жили Клаухи, — таким домашним, рассчитанным на многие десятилетия мирной жизни.
Сверлила мысль — ведь и я, хотя и невольно, способствовал этому переезду. Ведь если бы я тогда не пробурил ледник с отбором керна на всю глубину… Вот так часто радость одного оборачивается бедой для другого. Было бы легче, если бы Джон хоть раз сказал бы мне об этом. Но Джон молчал. А когда прощался, сказал:
— Игор, я был счастлив, что мы работали вместе. Давай не теряться.
И мы обнялись на прощание. Но, зная жизнь и зная Америку, я с грустью сознавал, что вероятно, больше никогда ничего не услышу о Джоне. И если в мои последующие приезды в Америку буду, спрашивать о нем, мне наверняка ответят: «О Джон, он работает где-то в Южной Каролине. Ничего не знаем о нем».
Полет в Вашингтон — я хотел несколько дней поработать там в библиотеке — начался немного необычно. Маленький самолетик компании! «Воздух Новой Англии», на котором обычно летают из глухих
Такси пришло в Бостон только в полдень, и оказалось, что самолет, на котором я летел в Вашингтон, делает промежуточную посадку в Нью-Йорке.
В Нью-Йорке, когда стали подсаживаться новые пассажиры, я уже чувствовал себя как «кантри бой», по-нашему сельский житель, приехавший в большой город. Никто не ходит здесь в джинсах и рубашке с выпущенным кусочком майки — все в галстуках и белых рубашках. Рядом со мной села энергичная маленькая женщина лет тридцати пяти — «вимен либ» (освобожденная женщина), а дальше к окну — высокий, седой, лет под семьдесят мужчина типа Хемингуэя. «Хемингуэй», конечно, тут же заговорил, поглядывая на женщину. Через час полета выяснилось, что он занимается практикой как консультант по человеческим отношениям и связям в обществе и бизнесе, доктор права, бывший полковник армии.
— Меня зовут Чарльз Остин, но зовите меня просто Чак… — сказал он обычную в Америке фразу, дал мне визитную карточку и просил звонить.
Я сунул ее куда подальше. Конечно, я ею не воспользуюсь. Сколько уже было таких знакомств без продолжений! В сутолоке аэропорта Вашингтона мы потерялись.
У выхода я остановился в нерешительности. На улице шел проливной дождь, а до ближайшей остановки метро было метров триста. И вдруг меня окликнули. Это был Остин.
— Игор, как хорошо, что я вас встретил. Идет такой дождь, вы промокнете, возьмите мой зонтик, он мне не нужен.
— Как не нужен? А как же пойдете до метро? И как я вам его потом отдам?
— Игор, берите зонтик. Вылетая из Бостона, я позвонил своему агенту, за мной через пару минут приедет мой «кадиллак», а зонтик вы можете мне привезти когда угодно. Вы говорили, что остановитесь у друга на углу улицы «Р» и восемнадцатой, это недалеко от меня. Я живу в Джорджтауне.
— Вы живете в Джорджтауне? — По-видимому, я спросил это с волнением.
— Да, а что? — удивился он.
Джорджтаун было как бы заветным словом, которое я забыл. А услышал я его первый раз, еще когда я жил с Робом Гейлом и Энн в Аннаполисе. Однажды в субботу Роб сказал, что сегодня вечером мы едем погулять в Вашингтон. Побродим по ресторанчикам, танцплощадкам. В общем, будем развлекаться хоть всю ночь, пока не надоест. «Бродить по ночным улицам Вашингтона? — удивился я. — А разве это возможно?..» Я уже знал, что большие города Америки ночью выглядят мертвыми. «А мы поедем не просто в Вашингтон, а в Джорджтаун. Ты не знаешь Джорджтауна?» — удивился он. Я не знал. «Тогда тем более нам надо туда ехать…» — сказала Энн. И мы поехали. Через час езды из Аннаполиса мы были уже в темном, пустынном Вашингтоне. Чем ближе к центру, тем все безлюднее улицы. Пустынные, залитые изнутри светом зеркальные витрины магазинов лишь усиливали ощущение безлюдья. Но вдруг очень быстро все изменилось. Откуда-то появились беззаботные гуляющие по тротуарам и прямо по проезжей части толпы нарядно одетых людей, старики на перекрестках стояли у корзин с яркими цветами, и чувствовалось, что торговля у них шла. Что-то изменилось и в самом облике города. Улицы стали уже, дома меньше и ниже, три этажа были обычной высотой этих домов. Чем-то эта улица напоминала старый Арбат. Окна первых этажей горели изнутри светом реклам, но здесь она не создавала ощущения безлюдья. Ведь все магазины, несмотря на поздний час, были открыты, и толпы людей заходили туда.