Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
А мать была с одной стороны холодной, а с другой — слишком горячей. И всегда некстати: тогда, когда надо быть горячей, — она была холодной, и наоборот. Меня она иногда била по щекам.
Мери помолчала, а потом заговорила совсем о другом.
— Мой сосед очень похож на вас. И вы знаете — он разошелся с женой. Не развелись, а просто они разъехались. Дети выросли, а у них обоих друг к другу претензии. Он недоволен женой потому, что она хотя и не работает, но не ухаживает за ним, а так, читает книги, ходит в кружки, встречается со своими гел-френдс. И он переехал в один уединенный домик среди холмов и живет
Я ответил, но почувствовал, что ей это неинтересно. Она думала о своем:
— Моя бабушка была настоящая «жена пионера». Она работала до восьмидесяти лет, всегда была при деле. Дед приехал из Польши, ему было девятнадцать лет, нашел работу, и к нему тоже из Польши приехала невеста, а ей было семнадцать лет. Сначала жили в Буффало. Дед работал на железной дороге, зарабатывал хорошо, но выпивал изрядно. И бабушка решила уехать из гброда, где кругом пивные. Они скопили немного денег и уехали миль за пятьдесят на юг. В то время это были глухие места. Купили кусочек земли. Но местные жители там не любили приезжих, особенно поляков. Несколько раз ночью они вкапывали на их земле крест. А один раз даже сожгли этот крест. Хотели запугать, чтобы они уехали. Но дед и бабка тем не менее остались, начали фермерствовать. Хотя первое время ничего у них не получалось.
— Какие цветы вы любите? — спросил я ее однажды и рассказал о том, как каждую зиму я покупал цикламен и дарил его сыну, и тот привыкал к нему как к живому, поливал его и переживал, когда в середине лета, в период отпусков и разгар цветения естественных цветов, все забывали о цикламене, и он засыхал.
— А я не знаю, что такое цикламены, но мой сын любит розовые тюлипсы, — сказала Мери, и мне потребовалось время, чтобы понять, что тюлипсы — это тюльпаны. Во многом я себя чувствую с Мери как пришелец с другой планеты.
Вот она ставит пластинку. И тебе кажется эта мелодия такой новой, а оказывается, ее каждый здесь знает с детства.
А потом она поручает тебе купить «кукис» — домашнее печенье для чая на очередном занятии сквер-данс. И опять неувязка: сколько нужно пакетов? И где продают кукис?
— Как! Ты не знаешь, где продают кукис? — удивляется она. — Везде в Америке их продают в булочных. Или еще их можно купить в большом магазине, например, «Беле». Купи два пакета.
— Но около меня нет «Беле», есть только «Бегман». Там тоже продают кукис? И потом какой величины пакет брать…
Она хохочет:
— Какой ты странный, такие вещи знает каждый ребенок. Конечно, продают и в «Бегман». А пакеты стандартные, уже запечатанные. Ты как с Луны!
А я и есть — как с Луны.
Вчера Мери читала мне надписи под юмористическими картинками из большой и веселой книжки «Как выбрать мужа». (У нее вообще все книги только о любви, браке, сексе, об отношениях мужчины и женщины, и по астрологии, которую она воспринимает как отрасль науки).
И вот она вдруг
— Стоп, Мери! «Бивер» — ведь это слово обозначает бобра — зверька, который живет в реках, имеет прекрасный мех и строит плотины из деревьев, которые он валит, перегрызая своими зубами. Но я не понимаю, что значит «бивер его».
Мери хохочет:
— Нет, Игор, здесь написано другое «бивер». Это слово, — она произнесла его с чуть другим ударением, — это значит — «бойся», «остерегайся». «Бивер его» — значит остерегайся его! А зверей, о которых ты говоришь, называют «бивер». Ведь эти два слова пишутся по-разному.
Теперь уже я хохочу, как сумасшедший.
— Ты знаешь, Мери, на многих ваших калитках я встречал дощечку с мордой оскаленной собаки и подписью: «Бивер собака», и по незнанию вашего языка я думал, что смысл надписи по-русски значит что-то вроде «бобр-собака». Перед первой такой надписью я долго стоял, соображая, что могло значить. Наверное, как предупреждение: «Наша собака имеет зубы и челюсти бобра и способна перегрызть даже толстое дерево. Поэтому остерегайтесь ее». Я решил, что это юмористическое предупреждение. А мне бы надо было посмотреть в словарь, увидеть разницу в написании.
— О! Нет! Нет! Ты такой умный, что не можешь быть таким глупым! — кричит Мери. — Я представляю тебя, глубокомысленно смотрящего на обычную вывеску «Бивер собака», и представляю, как удивились бы люди, если бы могли узнать о твоих рассуждениях в этот момент.
Потом она вдруг становится серьезной.
— Иногда мне кажется, что ты совсем не русский, и вообще не человек. Ты просто прилетел с другой планеты, с далекой звезды, чтобы изучить нашу жизнь и рассказать о ней тем, кто тебя сюда послал, и ты только притворяешься, что ты такой же человек, как и мы все, и дурачишь меня. Придет время, отведенное тебе, чтобы быть с нами, и ты исчезнешь. Исчезнешь навсегда, унесешься в другой мир, которому ты принадлежишь.
Моя работа здесь подходит к концу. Срок пребывания в США истекает. Уже сделаны последние фотографии микровключений во льду и последние описания кернов. Уже прочитаны все лекции в различных университетах и написана статья в американский научный журнал. Стало ясно наконец, что мы делали не так и как надо работать дальше.
Конечно же сейчас нужны еще два-три месяца, чтобы ответить на многие из вопросов, которые возникли в процессе работы. Но на просьбу университета продлить мое пребывание здесь (за его счет) Москва ответила лаконичным «нет».
Только потом, уже дома, я узнал, что «нет» было сказано на самом низком уровне. Только мой непосредственный начальник сказал, увидев телеграмму из Америки: «Нечего ему там больше делать. Пусть возвращается и сидит за столом, как мы все сидим». Все другие начальники были «за». Но одного «нет» оказалось достаточно… Здесь, в Америке, это звучало для меня уже по-другому: «Москва считает, что продление вашего пребывания в США невозможно»…
Да, Мери и Джойс были правы, говоря о пришельцах. Наступило время, и огромные тяжелые крылья подняли меня и в реве огневых реактивных струй унесли через океан на далекую, неведомую им «звезду» — мою Родину. Перед отлетом я получил много подарков от моих друзей.