Пиковая дама – червонный валет. Том второй
Шрифт:
– Ну, ять тебе пришью на затылке заплату, сучонок! – взорвался руганью рыжебородый мужик с корзиной рассыпанных яблок.
– А молочка от бешеного бычка не желаешь? – Алешка с внезапным желанием созорничать, а боле с чувством обиды, по-мальчишески скривил рожу, выпятил вперед губы и вытаращил глаза, выражая этим высшую степень презрения. Но тотчас сделался серьезен, когда услышал за спиной громкое:
– Лексий, мы потеряли их! Давай короче!
– Где они? – Кречетов рванулся к Гусарю.
– А черт их тетку знае!
Прыгая через ящики и мешки с овощами, они сиганули вниз по улице. Пробежав пару кварталов, рыща по
– Что их, галки на крыльях унесли?
– Це усе из-за того рыжебородого лешего! – морща в отчаянье лицо, всплеснул руками Гусарь. – Нашел время с корзиной под ноги лезть… гад рогатый. Дуй теперь за раками, беги за пивом.
Алексей сдвинул русые брови, еще раз пытливо оглядел шумную улицу, всеми силами пытаясь подавить разраставшееся в нем тяжелое и смутное чувство тревоги. Рассчитывать на чудо не приходилось, и, смирившись со случившимся промахом, они уже без спешки и азарта побрели на речной вокзал.
* * *
Хозяин речного вокзала Григорий Иванович Барыкин слыл человеком ярким, представлявшим собою тип сметливого, умного русского мужика, нащупавшего себе жизненную дорожку, идя по которой, способно было добраться до цели.
По его собственным словам, он начал карьеру половым в одном из дубовских трактиров. Родом Григорий Иванович был из верхних губерний, которые он и нынче звал не иначе как «родиной». Еще мальчиком он устремился пытать счастье на низ Волги, который гремел тогда большей славушкой, нежели верх или середина великой реки. Известность низовых городов зависела от того «простора» и «вольницы», которые царили в них, кормили, поили и давали жить громадным толпам скапливавшегося там народа, охочего до работы, но не менее любившего покутить и в царевом кабаке. Гражданский порядок не был крепок в тех городах, отчего туда и льнули, как мухи на мед, всякие народы, у которых были сильные руки, выносливая спина, но у коих, как говорили, «были нелады насчет пачпорта».
Туда же упрямо тянулись и любители легкой наживы, разные целовальники, лавочники, шулера, лихие люди и содержатели всевозможных увеселительных мест для гулящего люда. По лету, когда на белянах, росшивах, плотах и прочих речных судах наезжала на низ Волги пропасть разного народу, в Камышине, Дубовке, Царицыне и других городах около кабаков и питейников стон стоял и шло великое пированье.
«Сызмальства» изучив до тонкостей трактирное дело, Григорий Иванович позже переселился из низовых городов в Саратов, который теперь стремительно набирал силы, и здесь «со спотиху» повел самостоятельное дело. Фортуна была милостива к предпринимателю, и он, с пустыми руками выступив на арену жизни, весьма споро пошел в гору; зашиб крепкую копейку, нажил каменный дом на Александровской, выстроил бани, однако на этом руки не опустил, открыл гостиницу «Москва» и устроил на берегу красавицы Волги летний увеселительный вокзал.
В сем хлопотливом и сложном деле господин Барыкин не был одинок, а опирался на векселя и слово Василия Саввича Злакоманова, великая сила и значимость которого в коммерческом мире была «капитальная».
– Ужо поставим мы твою пассажирскую пристань, Иваныч, соорудим… Затея со всех сторон добрая, прибыльная, а главное – народишку нужная и начальству угодная.... Им ведь тоже, голубчикам-стервецам, в столицу рапортовать что-то надо… А тут пожалуйте, на скатерти и подносе просим
Сказано – сделано. Саратов нынче гордился славным вокзалом, который поражал своим стройным размашистым видом гостей и радовал взгляд обывателя.
И лишь одно омрачало жизнь Барыкина и лежало тяжелым камнем на сердце. В этом месяце истекал срок договора со Злакомановым. Следовало платить по долгам. Но деньги, как назло, лепились друг к дружке медленно. Новая пристань обещала покрыть расходы не раньше, чем через год. Вот и затягивалась потихоньку долговая петля на шее Григория Ивановича… Отчего он потерял сон, стал подозрителен и неразговорчив. Днями, хоть застрелись, надо было платить долг, но – как и чем?
* * *
Весь оставшийся путь до пристани Алексей не проронил ни слова. Гусарь, как только навстречу им попадались миловидные барышни, подмигивал и тыкал приятеля в ребра – пустое, Кречетов оставался холодным и молчаливым, как камень. Уже у самого вокзала приунывший от тоски Сашка задержал шаг и, поправив козырек форменной фуражки, решительно заявил:
– Знаешь, Кречет, дальше давай один…
Алексей с изумлением приподнял бровь:
– На галерею подняться не хочешь? Фонтан посмотрим…
– На кой ляд? Он что, пятиалтынный?
– Чего ты, Сашок?
– Да ну тебя… Ты правда такой повернутый на своей польке или придуриваешься? Нет уж, уволь. Ты сам-то гуляй, твое дело любовь, может, нотки черкнешь, может, стишок… А мне, признаться, жаль времени – завтра опять зубрежка и чертовы пируэты.
Кречетов сочувственно кивнул. С этим железным доводом вряд ли стоило спорить. «Учеба – это многолетняя изнурительная война между классной доской и школьным окном».
– Ладно, не обижайся. – Он по-дружески толкнул Гусаря в грудь. Но Сашка не торопился прощаться, стоял с папиросой в руке и прислушивался к чему-то.
От близкой воды тянуло прохладой, совсем рядом «блямкал» раскатистый речной колокол, а над их головами зеленой стрелкой металась за мошкой туда-сюда стрекоза. Радужные крылышки вспыхивали на солнце, подобно всполохам крохотного маяка.
– Все-таки ты счастливее меня, Кречет… Кому-то это суждено пережить, а кому-то… Завидую я тоби. – Гусарь осторожно, точно боялся запачкать чье-то дорогое платье, сбросил с папиросы серый столбик пепла.
Алексей благодарно улыбнулся и задумчиво обронил:
– Знаешь, еще до потешки, ребенком я всегда боялся вечеров. Боялся, что отец крикнет со двора: «Иди домой! Уже поздно!» Знакомо? Н-да… А теперь вот действительно поздно что-то менять в моих чувствах… понимаешь ли, брат? А вообще-то признаюсь: вся эта наша затея в «сыщиков» и «слежку» не по душе мне…
– Мне тоже. Но если це единственный выход спасения для тоби… Иди и будь с нею.
Гусарь вдруг рассмеялся и, затоптав папиросу, тряхнул головой:
– Главное, не будь тюхой, Червонный Валет! Пиковые дамы простофиль не жалуют! Ты же звезда, Леха! У тебя поклонников – во-о! – Он чиркнул себя пальцем выше бровей. – Если она просечет, кто ты, будь уверен, крепче смолы прилипнет… Що ты зардел, як гарбуз?