Пилигрим
Шрифт:
Крылья. Все, что имеет крылья. Сам образ крыльев. Мир Кесслера расцветал всеми красками, становясь волшебным благодаря полету птиц, бабочек и — что самое изумительное! — ангелов.
Через два дня после того как Пилигрима положили в изолятор, Юнг встретился с леди Куотермэн в ресторане отеля «Бор-о-Лак».
Там был оркестр. Пальмы. Сводчатый потолок и окна высотой в двенадцать футов, из которых открывался вид на озеро и горы.
Юнг и раньше частенько обедал в отеле. Именно здесь, и только
На заре их дружбы, до того, как между ними начались трения, Фрейд нередко сиживал вместе с ним в одном из укромных уголков, излагая свои взгляды на предмет шизофрении и вознося Юнгa до небес за исследование этой опасной болезни.
Слова «эта опасная болезнь» стали для Юнга своего рода заклинанием, почти мантрой. Они всегда ассоциировались у него с голосом Фрейда. Невозможно было более точно и кратко дать определение шизофрении. По сути, раздвоение личности-:это сознание, преданное вышедшими из-под контроля образами и вынужденное подчиняться приказам незнакомцев, которые отказываются себя назвать.
— Насколько я понимаю, доктор Юнг, вы считаете, что мой друг мистер Пилигрим страдает именно этим заболеванием. Я права?
Сибил Куотермэн сидела с Юнгом за столом, «стоявшим — как он напишет потом в своих заметках — в центре подмостков», напротив того угла, где они когда-то обедали с Фрейдом. Одета леди Куотермэн была исключительно в фиолетовые тона с синими оттенками и небольшую шляпку, на сей раз без вуали. Кроме того, на ней были темные очки, вызывавшие любопытство других посетителей.
— У меня глаза не выносят зимнего света, — объяснила Сибил, — хотя я люблю его. Зимний свет — такая прелесть! Я не нахожу слов, чтобы сказать, как он действует на меня, доктор Юнг. Быть может, больше всего подходит слово «бодряще». А может, «живительно» или «целебно». Хотя ни одно из них не выражает всей сути целиком. Мне кажется, зимой в нас что-то умирает. Нам словно бы самой природой предназначено впадать, как медведям, в зимнюю спячку. Но здесь… Все эти окна, и снег, и свет, который я обожаю… Они заряжают энергией. К вечеру у меня наверняка разболятся глаза, и я уйду в затемненную комнату. И тем не менее я его боготворю. Свет.
— Я тоже страстный его поклонник, — откликнулся Юнг.
— А вот мистер Пилигрим — дитя тьмы.
Юнг откинулся на спинку кресла. Слова леди Куотермэн явились для него загадкой. Их можно было трактовать по-разному. Сам сатана — либо поклонник сатаны? Вряд ли она имела это в виду, хотя Юнг, сын сурового церковного пастора, не мог отогнать от себя этот образ. И все же проблема Пилигрима не имела никакого отношения к сатане. Дитя тьмы — да, но ни в коем случае не зла. Он был слишком скорбен душою, слишком несчастен, чтобы вмещать в себя зло.
— Вы не объясните мне, мадам, что значит «дитя тьмы»? — робко улыбнувшись,
— Попробую, если смогу, — ответила Сибил. И, подумав, добавила: — Вам рассказывали, как и когда я познакомилась с мистером Пилигримом?
— Да. Под деревом, когда вам была двенадцать, а ему — восемнадцать.
— Совершенно верно. Говоря о тьме, я имею в виду время до нашей встречи. Восемнадцать лет, о которых ничего не известно. Он утверждает, что жил все эти годы — если жил вообще — во мгле. В тумане. Как-то он назвал это постоянными сумерками. А сумерки, в сущности, та же тьма.
— А его семья?
— Он говорил о родителях — о матери и отце — и каком-то смутном детстве. Но без подробностей. Для Пилигрима все это было «впрошлом».
— В прошлом?
— Да. Насколько мне известно, с тех пор как я нашла его лежащим в саду, он ни разу не виделся с родными. И тем не менее он живет на деньги, полученные в наследство, причем деньги немалые. Он ни в чем не нуждается, хотя работой себя не перегружает. Сочинительство, конечно, тоже труд, однако его книги, пусть и выдающиеся, вряд ли дали бы ему возможность вести подобный образ жизни.
— И он ничего не рассказывал о своей загадочной семье?
— Абсолютно. Пилигрим упомянул однажды, что перед тем, как он проснулся под деревом в моем саду, ему снился очень важный сон. Но так и не рассказал, что ему снилось. Добавил только, что сон предварял возврат к сознанию. Это его собственные слова. В один прекрасный день он очнулся — и все.
— Понятно.
— Значит, вы полагаете, что мой друг… как это называется…шизофреник? Я правильно вас поняла? Вы действительно так думаете?
— Когда я ничего не знаю, леди Куотермэн, то ничего и не думаю, — с улыбкой откликнулся Юнг.
— Остроумно сказано, доктор. И все-таки вы уклоняетесь от ответа.
— Не намеренно, поверьте. Учтите, мадам, что я едва ознакомился с состоянием вашего друга.
— Это не состояние! — решительно заявила Сибил, положив нож слева от тарелки. — Его сломила не болезнь! Не болезнь!
Перекладывая вилку вправо, она с силой хлопнула ею по столу, словно поставила точку, хотя и не объяснила, что именно ее так раздосадовало.
Официант принес блюдо с устрицами. Они лежали на тарелке со льдом, украшенные ломтиками лимона и политые приправой из уксуса, прованского масла и пряностей.
— Вы их любите, доктор Юнг? Я могла бы питаться исключительно устрицами! — Сибил чуть придвинула тарелку к себе. — Если вы не начнете, я все съем сама.
— Надеюсь, что нет. Я к ним неравнодушен.
Они взяли по ракушке и, капнув внутрь лимонного сока с приправой, выпили содержимое.
— Божественно!
— Вы правы.
Какое-то время ели молча, привычно пользуясь салфетками, ковыряясь вилками в устрицах и поглощая каждую из них так, словно она была последней.