Пилигрим
Шрифт:
Мой любимый муж — отец моих детей и творец моего сознания…
Она возьмет извозчика. Так будет легче добраться до Карла Густава, поскольку пешком подниматься в гору в ее состоянии слишком тяжело.
Приехав в Бюргхольцли, Эмма еле уговорила старого привратника Константина не сообщать о ее визите.
— Я хочу сделать доктору сюрприз! — сказала она, — Он у себя в кабинете?
— Да, фрау доктор… Но умоляю: позвольте мне доложить!
— Даже
— Прошу вас…
— Нет, я запрещаю! И не смейте ему звонить, Я не хочу, чтобы его предупреждали.
Она зашагала по коридору. Константин вернулся за стойку, снял белые хлопчатобумажные перчатки и надел другую пару.
— Боже мой, Боже! — бормотал он. — Боже мой, Господи!
Эмма, как обычно, трижды стукнула в дверь и открыла се. То, что она увидела, не могло быть реальностью. Это просто не укладывалось в голове. Такое она видела только в самых страшных ночных кошмарах.
Юнг развалился в кресле. Жилет и рубашка расстегнуты, брюки спущены на бедра, ноги расставлены, а между ними женщина, стоящая на коленях спиной к Эмме.
Шторы задвинуты, свет погашен, пахнет духами, табаком и старыми книгами.
Эмма моргнула, а когда снова открыла глаза, женщина — образ женщины растаял без следа. Как будто ее и не было, Юнг, встав и повернувшись к жене спиной, приводил в порядок одежду.
Эмма прислонилась к двери, опасаясь, что вот-вот рухнет. У нее не было сил дойти до кресла.
— Зачем ты приехала? — спросил Юнг. Эмма не могла выговорить ни слова
«Хотела сделать тебе сюрприз», — подумала она.
— Ты понимаешь, что у меня мог быть пациент? Какое право ты имеешь врываться в мой кабинет? Как ты посмела?
Юнгa, по-прежнему стоявшего к ней спиной, всего трясло.
Наконец он надел белый халат, пригладил волосы и повернулся.
— Была такая чудная погода, — сказала Эмма. — Я…
— Как ты сюда попала? — перебил ее Юнг; Голос у него был как нож, которым только что резали лед.
— Приплыла на пароме, — ответила Эмма. — Можно, я сяду?
— Приплыла на пароме? То есть на общественном транспорте? Выставив себя напоказ? Ты что — спятила?
— Я не понимаю, о чем ты, Карл Густав. Прошу, ты можешь включить свет? Мне нужно сесть.
Юнг включил настольную лампу с зеленым абажуром. Призрачный свет с пляшущими взад-вперед тенями придавал ему демонический вид.
Эмма, опираясь на книжную полку, стену и тросточку, наконец добралась до кресла и села. Думала она только об одном: «Как бы не грохнуться в обморок!»
Юнг молча смотрел на нее, явно пытаясь сообразить, что бы такое сказать. Потом демонстративно передернул плечами и вздохнул.
— Как ты могла? Кто угодно — но ты?! Как ты могла это сделать?
Он нагнулся к лампе.
— Что сделать, Карл Густав? — Эмма еле слышала свой собственный голос. — Что я такого сделала?
— Ты
Стол содрогнулся от удара.
Эмма настолько растерялась, что не могла его понять. Глядя вниз, она тронула свое красивое новое осеннее пальто и прошептала:
— В каком… В каком виде?
— Ты беременна! — отрезал он так, словно сказал: «Ты прокаженная!»
— Я знаю, — ответила Эмма. — Я знаю, Карл Густав. Но сегодня такая дивная погода…
— Надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь выслушивать твой бред! — заявил Юнг, не обращая ни малейшего внимания на ее слова. — Так ты будешь мямлить до утра. «Она была на пароме! — воскликнул он, имитируя визгливый женский голосок. — Жена герра доктора Юнга! На седьмом месяце беременности, представляешь? Выставила себя напоказ, так, чтобы весь мир ее видел!»
— Ты неправильно застегнул пуговицы на жилете, Карл Густав, — сказала Эмма, отводя взгляд. Ей хотелось плакать, но она сдержалась. — Знаешь что? Времена меняются. Появляться на публике беременной больше не считается преступлением.
— Это только ты так думаешь! Я лично ничего подобного не слышал. И я желаю, чтобы ты немедленно уехала отсюда. Константин вызовет кэб, и тебя отвезут прямо в Кюснахт. Мне все равно, сколько это стоит. Боже милостивый! А вдруг тебя видел кто-нибудь из знакомых?
— Но… Я приехала повидаться с тобой, мой дорогой…
— Не называй меня «мой дорогой»! — Юнг тщетно пытался поправить неверно застегнутые пуговицы. — Ты поставила меня в идиотское положение, и мне нужно время, чтобы простить тебя… Если я вообще тебя прощу! Уходи!
Он наконец отступил от стола и, больно схватив жену за локоть, повел, как преступницу, из кабинета и дальше по коридору, в приемный покой.
«Только бы не упасть! — думала Эмма. — Только бы не споткнуться и не упасть!»
Юнг, словно сдавая с рук на руки подозреваемую в убийстве извращенку, попросил Константина вызвать такси, развернулся и ушел без единого слова. Шаги его ударами молота гремели о мраморный пол, пока наконец стук захлопнутой двери не поставил точку в этом эпизоде.
Всю дорогу домой Эмма боролась со слезами. Кэб оказался двухколесной коляской, и Эмма уставилась на конягу, трусившую развалистой походкой.
А может, Карл Густав сошел с ума? Свихнулся, сам того не подозревая?
Его обвинения не лезли ни в какие ворота. Никто на пароме не обратил ни малейшего внимания на ее «вид». Да, обычно женщины — особенно женщины ее круга — не появлялись на публике, когда беременность становилась заметной. Но это не правило! Исключений становилось все больше и больше. Бывали ситуации, когда выход в свет считался вполне приличным. Званый ужин, прием…
Эмма старалась не думать о женщине, стоявшей на коленях между ног ее мужа.