Пилот первого класса
Шрифт:
Теперь я решил обращаться только к капитану. Младший лейтенант должен быть убит рикошетом. Он уже перестал улыбаться, а на лице капитана отразилось какое-то неясное беспокойство.
— Ведь положа руку на сердце, товарищ капитан, Дмитрий Иванович — наш маяк! Наша путеводная звезда. Верно ведь, Дмитрий Иванович?
И тут впервые в жизни я увидел, как человек вспотел прямо у меня на глазах! А я-то думал, что это явление из области литературных преувеличений.
Я вспомнил почти все, что вкручивал Димка сторожихе той ночью, когда я
— Ах, товарищ капитан! Я мог бы многое рассказать об этом человеке!.. Самый сложный рейс — Соломенцев! Самый опасный вылет — Соломенцев! Полеты на бреющем... Спасение умирающих — все Соломенцев и Соломенцев!..
Димка был близок к обмороку.
Младший лейтенант снял фуражку и стал ею томно обмахивать себя, словно старая дама веером из страусовых перьев.
Капитан, наверное, думал: «Ну черт с ним, пусть меня уволят. Что я, на пенсию не проживу, что ли?.. Хоть огородиком всерьез займусь».
— Знаете, как у нас? — невозмутимо продолжал я. — Погоды нет, видимость ноль, а Соломенцев летит... Так ведь, Дмитрий Иванович?
Димка поднял умоляющие глаза на меня. На его лице из-под загара приступили красные пятна. Но я только сочувственно улыбнулся ему и закончил:
— А Соломенцев летит и не знает, вернется ли он живой из этого рейса!..
Капитан был совершенно раздавлен героической биографией Димки. Но он был человеком сильным и нетрусливым и поэтому все-таки нашел в себе мужество сказать:
— Это конечно... Это мы все понимаем... Работа у вас такая. И мы за это даже очень уважаем Дмитрия Ивановича. Но вы и нас поймите...
— А как же! — немедленно подхватил я, почувствовав, что в последних словах голос капитана слегка окреп.
Он все-таки был настоящим человеком. В конце концов, ему плевать, принц ты Уэльский или не принц! Закон есть закон.
— А как же! — горячо сказал я. — Мы это дело без последствий не оставим!.. Но вы уж разрешите, так сказать, домашним способом. Как с предыдущим товарищем...
Я по-свойски подмигнул капитану и показал глазами на младшего лейтенанта, а потом на дверь, куда выкинули его младшего братца.
Капитан приободрился, улыбнулся вымученной улыбкой и строго сказал младшему лейтенанту:
— Выдайте товарищу его вещи.
Младший лейтенант стал суетливо доставать из сейфа Димкины вещи.
— Вот проверьте, пожалуйста, — хрипло сказал младший лейтенант.
Димка трясущимися руками распихал все по карманам, застегнул китель и надел фуражку.
— Галстучек забыли-с... — сладко заметил я.
Он торопливо сорвал с головы фуражку и стал надевать галстук.
Я протянул капитану руку:
— Спасибо большое, товарищ капитан. Будьте спокойны, больше это никогда не повторится. Всего хорошего. Идемте, Дмитрий Иванович.
Мы вышли из милиции и молча направились к мотоциклу. Нужно было еще заехать в райздравотдел за Катериной Михайловной и Лялькой.
Я завел мотоцикл и сел за руль. Димка устроился сзади. Но
— Я все правильно говорил? Ничего не напутал?
КАТЕРИНА
Степная дорога только на вид казалась ровной и гладкой. Мотоцикл подбрасывало, трясло и на поворотах окутывало мягкой бархатной пылью.
Мы с Лялькой сидели в коляске. Дима — сзади Виктора Кирилловича, прятал голову за его плечо и устало отплевывался.
Азанчеев бережно притормаживал на каждой выбоине, и я видела, как один раз он грустно подмигнул Ляльке. Я сидела и смотрела в отодвигающуюся линию горизонта и только изредка взглядывала на Азанчеева и, сама уж не помню, за что-то выговаривала Ляльке. А по бокам дороги росли какие-то неведомые пыльные цветы.
Почему он молчит? Не сейчас именно, а вообще... Почему он мне ничего не хочет сказать?.. Это ужасно! Боже мой, все понимать друг про друга недостаточно. Это нужно хотя бы раз услышать... Не в подтверждение того, что ты так давно уже и сама понимаешь. Просто эти слова, голос, произносящий их, могут стать решающим, поворотным моментом... Что со мной? Что со мной?.. Почему они оба молчат? Ну пусть это уже произойдет. Они же оба все понимают... Почему они ждут? Чего ждут?..
Мотоцикл чихнул два раза и замолк. Какое-то время мы по инерции еще катились по дороге, почти бесшумно рассекая толстый слой пыли. Пыль плескалась перед передним колесом, и я подумала, что вот так, в тишине и спокойствии, мягко переваливаясь через малейшие неровности дорог, я могла бы катиться годы. Лишь бы это было именно так...
Азанчеев свернул на обочину и затормозил. Он повернулся к Диме Соломенцеву и сказал:
— Подача...
Я ничего не поняла и вопросительно посмотрела на Диму.
— Горючее не поступает, — пояснил мне Соломенцев.
Он слез с седла и спросил Азанчеева:
— Помочь?
— Не надо, — ответил Азанчеев. — Управлюсь. Отдохни...
Лялька с визгом умчалась в степь. Дима Соломенцев отошел от дороги метров на двадцать и сел на землю. Он растянул узел галстука, расстегнул воротник рубашки, опрокинулся на спину и надвинул на лицо фуражку. А я осталась сидеть в коляске.
Я сидела в коляске и смотрела теперь только на Азанчеева. На коленях у меня лежала небольшая брезентовая сумка с инструментами, и время от времени я подавала ему то, что он просил.
В этот момент мне казалось, что мы никогда не были так близки друг другу. Никаких «нечаянных» прикосновений, когда я передавала ему какую-нибудь отвертку, никаких «исполненных значения» взглядов. Он на меня даже не поднял глаза ни разу. Но был заглохший мотоцикл на обочине пыльной степной дороги, была я в коляске, а рядом, примостившись на корточках, одинокий человек средних лет со странной полутатарской фамилией Азанчеев, закатав рукава рубашки, копался в грязно-сером моторе...