Пилоты Его Величества
Шрифт:
«Герою-летуну!» – Всероссийский национальный союз.
И так без конца… Возле дорогого гроба талантливого летуна, инженера и высокочтимого человека сгруппировались и сошлись представители всех направлений и миропонимании. Смерть его сплотила вокруг себя всех, заставив, хотя на время, забыть разногласие, непонимание друг друга и вражду.
28 сентября – день похорон Льва Макаровича. Местность, прилегающая к собору Святого Спиридония в здании Адмиралтейства, еще с утра запружена народом. Александровский сад переполнен. Стоят на возвышениях, на решетках,
В церковь с 9 часов утра начали прибывать депутации от самых разнообразных учреждений и групп. Моряки, кавалергарды, студенты, курсистки, рабочие, артисты, нижние чины и т. д. Парадные мундиры чинов разных ведомств и воинских частей мешались со скромными костюмами учащихся и штатской публики.
Церковь, несмотря на то что пропускались лица, только имеющие билеты, уже к началу литургии была переполнена народом. Хоры также битком набиты, и тысячи глаз молящихся устремлены вниз на печальное зрелище, на последнюю почесть, отдаваемую человеческому телу на земле.
Храм убран тропическими растениями. Гроб положительно тонет в массе живых, благоухающих цветов. У изголовья гроба лежат серебряные венки от высочайших особ. Покойный лежит в гробу в морском форменном сюртуке с тремя академическими знаками на груди. Лицо землистое, заостренное, в котором только с трудом можно узнать жизнерадостное, цветущее, живое лицо всегда бодрого и веселого Льва Макаровича.
У гроба стоят: вдова покойного, отец, родственники, друзья, сотоварищи-летуны и, выстроившись в шеренгу в полном составе, команда подводной лодки «Акула», на которой плавал покойный. Вдоль собора стоит шпалерами команда Гвардейского флотского экипажа.
Отдать последний долг усопшему прибыли военный министр Сухомлинов, товарищ морского министра адмирал Григорьев, помощник военного министра генерал Поливанов, адмиралы Яковлев, де Ливрон, Рейценштейн, Запаренный; генералы барон Каульбарс, Кованько, контр-адмирал граф Толстой; члены Государственной думы Тучков, Челноков, Лерхе, Некрасов, Степанов и многие другие. А также временно пребывающий в Петербурге военный министр Соединенных Штатов Дикенсон и представители французских авиаторов Полана и Райта.
Семья покойного сплоченной группой стоит у гроба. Все измученные, уставшие, страдающие… Два лица из группы особенно обращают на себя внимание окружающих: молчаливый, с какой-то особой печатью страдания на лице, не плачущий отец и выплакавшая все слезы жена. Она стоит у гроба молчаливая, сосредоточенная и пристальным взором, полным тоски и муки, смотрит в лицо своего дорогого мужа, словно желая своим любящим взглядом выпытать у него всю правду, разгадать тайну, которую он не успел открыть никому и теперь собирается унести с собою туда, в неведомую даль, в неразгаданное Царство вечности.
Депутации прибывают в продолжение всей литургии и возлагают венки. Много их возложено в этот день, красивых, художественных, дорогих… Но венцом всего был дар детей.
Два
Пряный запах цветов, торжественная служба, стройное, красивое пение – все это, вместе взятое, настраивало на какой-то высокий, торжественный и вместе с тем грустный лад, подымало и возбуждало нервы… И потому, когда после литургии протопресвитер военного и морского духовенства протоиерей Аквилонов сказал теплое, задушевное надгробное слово, в котором характеризовал покойного авиатора как мученика идеи и борца за лучшее будущее человечества, многие не могли удержаться от слез и плакали навзрыд.
После панихиды гроб с останками, покрытый Андреевским флагом, на руках министров, адмиралов, генералов, членов Государственной думы, авиаторов и родственников был вынесен из церкви и при звуках «Коль славен» установлен на катафалке.
Для отдания воинских почестей покойному перед собором были выстроены матросы Гвардейского и Балтийского флотских экипажей с двумя оркестрами музыки.
Трудно передать грандиозность картины, открывшейся перед глазами лиц, вышедших из собора. Дворцовая площадь, Александровский сквер, Невский проспект, леса вновь строящихся домов, балконы, крыши – все это сплошь было усеяно и запружено народом. Кругом на земле сплошное море голов. И это море двигалось, колыхалось, тянулось стать поближе к процессии, ко гробу, и потому тихо волновалось, переливаясь с места на место.
В час двадцать минут дня процессия, при звуках шопеновского похоронного марша, тронулась в путь по Невскому проспекту.
Людское море тел всколыхнулось и хлынуло за процессией на Невский проспект и затопило все на своем пути. Движение трамваев, извозчиков, даже пешеходов, приостановилось в этот момент по Невскому, так как двигаться можно было только по одному направлению: за волной. С боковых улиц, как с притоков, вливались в общее русло, текущее по Невскому, все новые и новые массы народа.
Все окна, все балконы, все возвышения были заняты публикой. На протяжении всего Невского глаз видел только процессию и медленно плывущую вперед черную массу. Поминутно то там, то здесь щелкают фотографические аппараты, вертят свои вертушки кинематографщики, снимая редкую процессию. Десятки бойких мальчишек, с риском быть задавленными толпой, сновали среди движущейся массы, предлагая последние портреты покойного.
День был ясный, солнечный, ласковый… Играла музыка… И этот прощальный привет умирающего лета и звуки траурного марша как-то еще больше усиливали грусть, рождали большую тоску души, бередили тяжелую рану сердца, нанесенную потерей близкого, дорогого человека.