Пилоты грустят до старта

Андрианов Сергей Васильевич

Марина никогда прежде не задумывалась над этим… Но ее острый ум позволил ей скоро понять, что Лена и Таня не просто жены, они сподвижницы. Ведь Лена ей так и сказала: «Мы тоже служим. Отвечаем за пилотские тылы». Сможет ли она стать такой же опорой? Ведь перед ней все время будет стоять небо. Куда ни пойди — всюду небо. Небо! Небо! Небо! Никуда от него не денешься, даже не отвернешься. А если Алексей увидит ее непокой, он начнет страдать и мучиться. И это повредит главному делу всей его жизни — так он называет полеты, ими он живет, ими он дышит.

Пришла и не отступала от нее эта беспокойная, тревожная мысль. Марина ругала

себя, стыдилась об этом думать, но думала. Ее пугали материнские слова, тихие, раздумчивые и очень печальные: «Доченька, у Алексея очень опасная работа. Может случиться всякое. А я-то уж знаю, как детям без отца… Ох как знаю…» Больше ничего она не говорила, затихала, оставляя ее одну. А у Марины перед глазами опять вставало небо. То чистое, украшенное тонкими, просвечивающими облаками, ее небо; то напряженное, пугающее небо далеких лет, небо ее матери…

* * *

Какой летчик не любит возвращаться на свой аэродром! Где бы ни находился, в каких бы краях ни летал, родная посадочная полоса тянет к себе, как родительский дом. Аэродром, на котором прописаны люди и самолеты полка Митрофанова, просторный, равный, подходы открыты, как в степи. В голубой оправе небосвода он виден далеко-далеко. Все как на ладони: вон показалась серая лента посадочной полосы, вон прижались друг к другу соскучившиеся по самолетам стоянки, а там, в сторонке, блестят на солнце крыши трех невысоких домов городка летчиков.

Пушкареву хотелось пролететь низко-низко и неожиданно взорвать отстоявшуюся тишину, оповестив таким образом о своем прилете. И никуда не отклониться — ни на секунду, ни на метр, ни на градус, как капитан Орлов требует. Конечно же он в мгновение ока шмыгнул бы вверх и растаял там в далекой и стылой синеве. И уж потом зашел бы на посадочный курс, красиво и точно приземлился.

Как сдержать чувства, зная, что за чертой летного поля по песчаным дорожкам ходит Марина? Он уже представлял ее высокий лоб, чуть притемненные, таинственные глаза, счастливое, улыбающееся лицо. Он почти слышал ее: «Леша, это ты пронесся молнией?» «Угу, — ответит он сдержанно, — к тебе опешил». Больше о полетах он ничего не окажет. Будто бы не летал, не был за тридевять земель отсюда, не крушил в стремительных атаках воздушные цели, не видел своими глазами, как сбитый им самолет падал к земле черной, умирающей кометой.

Пилотские ступени круты и обрывисты, потому летчики не восторгаются своей даже самой большой удачей. Разве кого тут удивишь? В авиации все летают.

Но все это было. Было! И все сошлось, спрессовалось теперь в одном — в хорошем настроении.

— Второй, плотнее держись! Весь городок на нас смотрит.

Это Орлов. Со значением напомнил Пушкареву о городке. Голос у него бодрый, торжествующий. Предчувствие не обмануло командира звена. Подтвердилась и его позиция: куда поставлен — там и главное направление.

Случилось непредвиденное: со стороны моря и гор коварно наплыли тучи, ударила гроза, хлынули ливневые дожди… Аэродромы, в том числе и тот, где приземлился с летчиками Зварыгин, оказались закрытыми. «Противник» незамедлительно воспользовался этим, направил свои самолеты в образовавшуюся в воздушном пространстве брешь.

На нашей стороне оставался открытым один-единственный аэродром. Здесь стояло звено капитана Орлова. Так четверка летчиков оказалась в эпицентре главных событий.

Майору Зварыгину сразу

же стало известно об этом, он рвался к Орлову, но погода его держала. Вернулся, когда события завершились и звено Орлова уже находилось на земле. Комэск еще не знал, чем все кончилось, и потому спешил встретиться с капитаном Орловым. Его терзала сама ситуация — непредвиденная, невероятная. Получалось, от звена Орлова зависела теперь оценка всей эскадрильи в целом. Даже подумать не мог, что так все сложится. В душе у Зварыгина накипала злость на самого себя. Он не мог себе простить, что не настоял на своем, не добился согласия командира звена на перевод Пушкарева. Если бы он поступил с Орловым, как с капитаном Вертием и его летчиком Малкиным, не так бы тревожился теперь. Уговорами занялся, а надо было действовать, решать.

Конечно, Орлов не Вертий, но и с такими определенная твердость нужна.

Уж если отстранил Пушкарева, то будь последовательным до конца, заменяй сильным летчиком, асом. А он оставил его. А раз так, давай летать Пушкареву, просил же об этом Орлов. Тогда бы сейчас не скребло на душе.

Зварыгин не привык выслушивать упреки. Но это же летчики его эскадрильи, и он чувствовал себя какой-то частью этого звена. Думал, надеялся и очень хотел, чтобы Орлов не подвел его. Зварыгин уже не вспоминал, как жаждал взять Орлова и Широбокова с собой. Даже был доволен, что волею судьбы эти летчики оказались на самой горячей точке. Лишь бы не сплоховали, лишь бы поддержали марку передовой эскадрильи. Если же Орлов подвел, пусть на себя и пеняет…

Вот так, с сомнениями, надеждой и смутным неверием в нее, он шел навстречу Орлову. Не дожидаясь доклада командира звена, Зварыгин уже издали нетерпеливо и резко бросил:

— Ну что, Орлов? Ну что?!

Орлов доложил спокойно, с чувством исполненного долга:

— Товарищ майор, задания выполнены. Отличился Пушкарев.

Волей-неволей зашел разговор о молодом летчике.

Ну что за человек этот Пушкарев? На земле ни за что не представишь, какой он за стартовой чертой. Тут сдержан в словах, скуп в движениях, порой даже флегматичен, что до крайности не нравилось Орлову. Иной раз он даже на него влился: слова из него не вытянешь. А тот улыбнется и своим открытым, прямым взглядом, своей широкой улыбкой начисто обезоружит: «А чего говорить, командир, делать надо».

Теперь Орлов хорошо изучил Пушкарева. Внешняя безучастность скрывает в нем энергию мысли, скупость движений таит силу. На земле он стеснителен перед асами, а в небе не признает авторитетов.

Пока никто не знал, почему воздушная цель, по которой работал Пушкарев, делала немыслимые маневры, резко изменяла направление полета и высоту. Почему эта, самая трудная, почти неуязвимая цель выпала именно на долю Пушкарева? Может, на все эти вопросы знал ответы один только командир полка майор Митрофанов.

Вот и земля. После дальнего перелета, после уже отступивших назад напряженных дней летчикам все казалось милее и краше. Видать, небо учит человека сильнее любить свою землю.

— Воздух стал вроде слаще, чем был: гроза, что ли, прошла? — сказал Орлов.

— Может, и прошла, командир, но здесь наш родной дом и нас ждут любимые жены, — подхватил Костиков и озорно подмигнул Пушкареву: — Жены украшают жизнь нашу пилотскую.

Широбоков прокашлялся и толкнул Пушкарева:

— Проходи, Алексей, вперед, показывай свою королеву.