Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)
Шрифт:
После освобождения из большевистской тюрьмы Никитин взял в жены Евдоксию Федоровну Никитину (урожд. Плотникова; в первом браке Богушевская; 1895, по другим данным 1890 или 1891–1973), историк литературы, поэтесса, организатор знаменитого литературного объединения «Никитинские субботники». Вместе с ней бежал в Ростов-на-Дону, находившийся в руках белых (об организации ими там литературного салона см.: Дроздов 1921:45–58). После возвращения в Москву основал вместе с женой кооперативное издательство «Никитинские субботники» (официально зарегистрировано в 1921 г.), являвшееся составной частью одноименного литературного объединения (председателем правления кооператива стала Е.Ф. Никитина), см. об этом: Фельдман 1998. В 1930 г. репрессирован.
16. Речь идет об Иване Ивановиче Манухине (1882–1930), враче-иммунологе, радиобиологе, терапевте,
17. Михаил Иванович Терещенко (1886–1956), крупный финансист, сахарозаводчик, владелец издательства «Сирин». Депутат IV Государственной думы. Министр финансов в первом составе Временного правительства, во втором – министр иностранных дел. После освобождения из большевистского застенка бежал из России, жил в эмиграции в Норвегии, затем во Франции и Англии (несколько комически звучит фраза из биографической справки о нем: «Бежал из-под ареста в Западную Европу» (Выдрин 2003: 99)). Масон. Подробную биографическую справку о нем см.: Серков 2001: 794.
18. Для современников эта сцена была полна символического смысла. Петроградский корреспондент нью-йоркского «Русского слова» А. Яковлевич, рассуждая на тему слабой и сильной власти, писал:
Впервые Керенский проявил себя как власть, когда он привел в Думу Ю.Ю. <sic> Щегловитова. Родзянко хотел забрать министра юстиции к себе. Но Керенский властно стал посреди них и забрал Щегловитова к себе (А. Я-ч 1917: 5).
19. Журналист Л. Львов (Л.М. Клячко) живописует портрет Щегловитова, ставшего министром юстиции, таким сюжетом:
В министерстве юстиции каким-то образом сохранилось еще со старых времен на видных постах три еврея. Два некрещеных Гальперн и Тейтель. Первый был ближайшим помощником министра юстиции, а второй был членом Саратовской судебной палаты. Третий, крещеный, еврей Гасман – товарищ министра юстиции. Последнего Щегловитов еще терпел, но с Гальперном, как с некрещеным евреем, он не мог никак примириться. Долгое время Щегловитов, однако, не решался его устранить, ему было неловко: при Гальперне он начал свою карьеру; притом Гальперн пользовался безупречной репутацией и был весьма ценным работником. Точно так же неудобно было справиться с Тейтелем в силу закона о несменяемости, тем более что Тейтель никаких поводов к устранению не давал. В конце концов Щегловитов все-таки не выдержал, дал Гальперну отставку и по этому поводу написал главе Саратовского судебного округа Чебышеву, своему близкому приятелю, письмо, в котором он писал, между прочим, следующее:
– Я со своим жидом справился; жду, когда ты справишься со своим (Львов 1926:132-33).
Продолжая эту историю рассказом другого автора – известного адвоката О.О. Грузенберга, следует сказать, что со вторым «неудобным жидом», ЯЛ. Тейтелем, Щегловитов вскоре тоже расправился. В некрологическом очерке «Памяти Якова Львовича Тейтеля» (1939) Грузенберг писал:
Прокурор Судебной Палаты стал часто напоминать о нем <Тейтеле> в своих огорченных эклогах министерству. Там это производило надлежащее действие: Щегловитову и без того было неудобно перед Союзом Русского Народа, Михаила Архангела, Двуглавого Орла и пр. и пр., что допускает в своем ведомстве такое патологическое явление, как некрещеного еврея-судью. Вызвали Тейтеля в министерство. Щегловитов объяснился с ним начистоту, попросил «в
Тейтель сначала растерялся от неожиданности: как это? после 36-летней честной службы гонят вон только за то, что при рождении не сумел выбрать полноправных родителей.
Потом сообразил: плетью обуха не перешибешь: и тут же в здании министерства, под диктовку славного кондитера по изготовлению пакостных министерских пирогов Веревкина, написал прошение об отставке (Грузенберг 1944:166-67).
20. Владимир Александрович Сухомлинов (1848–1926), русский военачальник, генерал от кавалерии; начальник Генштаба (со 2 декабря 1908 г.), военный министр (с 11 марта 1909 г.) и член Государственного совета (с 6 декабря 1911 г.). В июне 1915 г. был снят с должности военного министра и против него открыто следствие по обвинению в «противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государственной измене». Заключен в Петропавловскую крепость, однако благодаря вмешательству Г. Распутина освобожден. После Февральской революции следствие было возобновлено и в качестве соучастницы привлечена жена Сухомлинова. Большинство обвинений не подтвердилось, однако генерал был признан виновным в неподготовленности армии к войне. 20 сентября 1917 г. приговорен к бессрочной каторге (заменена тюремным заключением) и лишению всех прав состояния. Помещен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Освобожден в мае 1918 г. по амнистии как достигший 70-летнего возраста. Выехал в Финляндию, а оттуда – в Германию. Оставил воспоминания, в которых пытался себя оправдать, см.: Сухомлинов 1924; см. о нем также в воспоминаниях А.И. Гучкова (Гучков 1985: 172-79).
21. Ср. с тем же примерно составом игроков, без упоминания Рутенберга, в дневниковой записи 3. Гиппиус от 12 февраля 1918 г.:
Вчера был в Крестах классический винт: Сухомлинов, Хвостов, Белецкий и – Авксентьев! Игра! (Гиппиус 2001-06, VIII: 396).
22. До этого А. Аргунов рассказывал об отношении стражи к Пуришкевичу:
Познакомились с Пуришкевичем. Осужден «на общественные работы» и по сему случаю заведует топкой печей. Зашел в камеру; поздоровались через порог. Говорю: «Примета плохая; поссоримся». «О, нет. Здесь мы, в тюрьме, не враги. А вот будем на свободе – будем драться». Вид у него бодрый, держится смело. Когда идет на свидания в контору, нацепляет старый орден в петлицу пиджака. Стража ему симпатизирует. Это видно из обращений, из тона разговоров. Спрашиваю у одного солдатика о нем. Улыбаясь, говорит: «Что ж, что монархист. Зато смелый, не скрывается». И серьезно добавляет: «Спросите солдат, которые на фронте были, всякий помнит про поезд Пуришкевича». Частенько слышишь тихий разговор в коридоре, вперемежку с чтением газеты. Это Пуришкевич толкует дежурному политические события, напирая на «жида» (Аргунов 1925:107).
В связи с популярностью Пуришкевича в армии, носившей во многом рекламно-показной характер, см. воспоминания «Годы интервенции» знавшего его со студенческих лет М.С. Маргулиеса:
И следующая картина в моей памяти – Пуришкевич во френче; фуражка с предлинным козырьком, закрывающим лоб почти до глаз; во рту большая сигара, в руках стек; выходит из Военного Министерства и садится в ждущий его автомобиль Красного Креста, на дверце которого (автомобиль казенный) девиз Пуришкевича – semper idem <‘всегда тот же’, ‘неизменный’>. А потом вижу на Северо-Западном фронте, между Двинском и Штокмансгофом грандиозную рекламу на народном горе: на всем протяжении этой части фронта, на дорожных столбах, на стенах железнодорожных станций, на стенах вагонов, на открытках – везде Владимир Митрофанович Пуришкевич.
Поезд Красного Креста – организован в числе многих десятков других Красным Крестом; на стенах его написано маленькими буквами «Поезд Красного Креста» и огромными «Владимир Митрофанович Пуришкевич». И статистика его – такая же.
Помню в 16 году в окрестностях Двинска, в трех верстах от окопов, два пункта: один Пуришкевича, другой отряда Марии Федоровны. Первый – наскоро сколоченная чайная, второй – образцовый, блестяще поставленный санитарный поезд со всеми новейшими приспособлениями. Первым заведует сестра милосердия Маркова. Как-то к ней наведывается главнокомандующий и спрашивает, сколько солдат проходит в месяц через ее чайную. Назвала дикую цифру с пятью нулями. Главнокомандующий в ужасе восклицает: «Да что же это такое? Значит, весь фронт покидает окопы, чтобы пить у Вас чай?»