Пионерская Лолита (сборник)
Шрифт:
Бабочка и сапоги придавали сторожу вид артистический, а частушка его вызвала одобрительную улыбку начальства, тем более что она шла в поддержку поварихиного тоста и ее почина. Видя это, сторож продолжал с видом невинным и даже как бы чуток сонным:
Я на печке спала И чулки обоссала, И сижу любуюса, Во что же я обуюса.Тут сторож даже придал себе какой-то кокетливой томности, как делал потом всякий раз, исполняя женскую партию, а повариха рядом
— О-ох! — Сторож повертелся, потопал, взмахивая платочком, и ответил с жалобой:
Никому так не досадно, Как моему Шурочке: Сам на печке, хуй в горшечке, А муде на печурочке.Валентина Кузьминична со страхом и уже заготовленным возмущением взглянула на начальство, но оно не ответило на ее немой вопрос. Начальник брезгливо и упорно расковыривал банку с грибами: это было, конечно, опасное занятие — уж какой-нибудь из этих ненадежных, черных-пречерных грибов мог запросто отправить человека к праотцам…
Повариха зарделась, но не сдала позиции:
У меня на сарафане Петушок да курочка. Меня трое завлекали — Петя, Ваня, Шурочка.Она лихо взвизгнула, затопала и добавила еще:
Петя, Ваня, Шурочка, Да я же вам не дурочка.Сторож басовито поддержал эту сарафанную тему:
У тебя на сарафане Петушок с цыплятами, Девки моду поимели Ночевать с ребятами…Усыпив бдительность Валентины Кузьминичны, он страшно задолбил сапогами, а потом, остановившись перед ней, спел:
Запрягу я кошку в ложку, А собаку в тарантас. Повезу свою разъебу За границу напоказ.Валентина Кузьминична вспыхнула, а сторож, фасонно покружив, остановился на том же месте и продолжил:
Я на печке лежал, Да на самом краешке, Я схватился за пизду, Думал, это варежка.Валентина Кузьминична встала и нетвердо пошла к выходу. Это была достаточно заметная акция, однако все же недостаточно демонстративная с ее стороны, ибо начальство не давало никакого сигнала и по-прежнему ковырялось в грибах. Тоскин получил истинное удовольствие от смены репертуара, он высоко оценил отвагу и артистизм сторожа (он был
— Ладно, старый, кончай, — небрежно бросил Слава, оторвавшись от увлеченных переговоров с Валерой.
Но сторож не обратил на Славу никакого внимания. Зато теперь в бой бросилась повариха — и запела с торжеством (потому что соперница-то ее, вильнув своим завидным крупом, бросила поле брани, бежала, сдалась, ушла вместе со своими анекдотами, со своим законченным институтом и общественными нагрузками):
Меня милый изменил, Изменил за дело, Чтоб любила одного, А десять не имела.И сторож поддержал ее, напористо и нежно:
«Куда, миленький, уехал?» «Дорогая, на Кавказ!» «Дорогой, возьми с собою!» «На какой ты хуй сдалась?»— Мы, пожалуй, можем идти… Во всяком случае, можем пойти прогуляться, — сказал Тоскин, наклоняясь к Вере.
— Вы думаете? — Она почти опрометью бросилась из-за стола.
Тоскин стал пробираться за нею, а сторож еще басил им вслед про свой отъезд на Кукуй и в другие малоизвестные места, смачно посылая при этом свою милку куда подальше…
Ночь была прохладная, нежно-звездная, и Тоскину сразу стало жаль вечера, проведенного вдали от этого неба и этой вечерней прохлады — еще один вечер…
— А ничего было… Да? — спросила Вера. — Весело.
— Весело?
— Ну, так. Ничего, — сказала она послушно, давая ему понять, что ей, в общем-то, все равно, как было, и она вообще не настаивает на каком-нибудь своем мнении.
— Мы можем пойти погулять, — сказал Тоскин, разглядывая в полумраке длиннющие Верины ноги.
— Только надо в корпус зайти. Пионериков поглядеть, — сказала Вера.
— Да, да, идем, — согласился Тоскин, отмечая с волнением, как она прогибается на ходу, как плещут о бедра ее длинные волосы и ходит ходуном юное гибкое тело на длинных ногах.
У корпуса, когда она уже поднялась на ступеньку крыльца, он вдруг удержал, потянул ее руку и увидел, что она не может стоять, падает в его сторону. «Вот так будет, когда мы пойдем в лес, или в поле, или ко мне в комнату, — подумал Тоскин, — я потяну ее — и она сразу начнет падать…»
«А вы бы чего хотели, Котик? — спросил у Тоскина внутренний голос. — Вы бы хотели, чтобы она стукнула вас по личности?»
— Я пойду с вами, — сказал Тоскин Вере. — Посмотрю, как они спят.
В палате мальчиков стояла напряженная тишина, и, только выйдя на улицу, Тоскин понял, в чем дело: мальчишки не спали, только притаились и ждали, пока они уйдут. Девочки дышали ровно и разнообразно — верилось, что они спят. Тоскин вошел вслед за Верой, сделал шаг от двери и увидел спящую Танечку. Свет фонаря через занавески падал ей на лицо. Мягкие губы ее были полураскрыты, на нижней губе по-детски блестела слюна. Тоскин с трудом удержался от соблазна вытереть ей ладонью губу, поправить одеяло, дотронуться до плеча.