Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)
Шрифт:
Могикан продолжал петь, лицо его под черными косматыми волосами приняло мало-помалу свирепое выражение, голос раздавался все громче, так что присутствующие должны были прекратить разговор. Охотник поднял голову и ласково обратился к вождю на делаварском языке.
— К чему петь о прежних битвах, Чингачгук, и о павших в бою воинах, когда злейший враг подле тебя и отнимает у Молодого Орла его право? Я сражался в стольких же битвах, как любой воин твоего времени, но мне нечем хвастаться в такое время.
— Соколиный Глаз, — сказал индеец, вставая и пошатываясь. — Я Великий Змей делаваров. Я могу выслеживать минга, как уж выслеживает яйца козодоя, и поражать их смертельно,
— А для чего ты убивал воинов минга? Не для того ли, чтобы сохранять за детьми твоего отца эти земли и воды? А разве кровь воина не течет в жилах молодого вождя, который должен был бы говорить здесь громко, между тем как голос его едва слышен?
Обращение охотника, по-видимому, заставило индейца собраться с мыслями. Он повернул голову к слушателям и пристально посмотрел на судью. Покачав головой, он откинул с лица волосы, нависшие перед ставшими злобными глазами. Он уже не владел собой. Рука его тщетно пыталась схватить томагавк, ручка которого торчала у него за поясом, глаза его стали блуждающими. В эту минуту Ричард поставил перед ним кружку. Лицо могикана исказилось бессмысленной гримасой, он схватил кружку обеими руками, опустился на скамью и пил, пока не поперхнулся, а затем в полном изнеможении выпустил кружку из рук.
— Не проливай крови! — воскликнул охотник, следивший за движениями Чингачгука. — Но нет, он пьян и не может сделать зла. Потерпи, Чингачгук, пока будет восстановлено право!
Натти говорил на делаварском языке, которого никто не понимал. Едва он кончил, Ричард воскликнул:
— Ну, старый Джон готов! Уложите его где-нибудь в сарае, капитан, я плачу за него. Я сегодня богат, вдесятеро богаче Дюка со всеми его землями, и фермами, и закладными, и арендами, и доходами.
Веселись назло судьбине,
А не то в лихой кручине
Побелеет голова.
— Пей, Гирам, пей, мистер Дулитль, пейте, сэр, говорят вам!
— Хе, хе, хе! Сквайр сегодня что-то расходился, — сказал охмелевший Гирам.
— Ты так шумишь, Дик, — вмешался в разговор Мармадюк, — что я не могу расслышать, что говорит доктор Тодд. Вы, кажется, сказали, что ране угрожает опасное воспаление вследствие холодной погоды?
— Не согласно с природой, сэр, совершенно не согласно с природой, — сказал Эльнатан, пытаясь отхаркаться, — совершенно не согласно с природой, чтобы ране, из которой я вынул пулю, и которая так хорошо перевязана, могло угрожать опасное воспаление. Вы говорили, сэр, что возьмете молодого человека к себе в дом. Ввиду этого, я полагаю, мне будет удобнее представить один общий счет?
— Да, я думаю, что одного счета будет достаточно, — отвечал Мармадюк с двусмысленной улыбкой, выражавшей не то иронию по адресу своего собеседника, не то просто веселое настроение духа.
Хозяин с помощью нескольких гостей перенес индейца на солому в одну из своих пристроек, где могикан Джон и оставался до утра, закутавшись в свое одеяло.
Мало-помалу майор Гартман развеселился, начал шутить и принял участие в разговоре. Стакан следовал за стаканом, кружка за кружкой, и веселье затянулось до глубокой ночи или, вернее, до утра, и только тогда германский ветеран выразил намерение вернуться домой. Большинство гостей давно уже разошлось, но Мармадюк слишком хорошо знал привычки своего друга, чтобы настаивать на раннем возвращении. Но как только майор захотел идти домой, судья немедленно воспользовался этим, и все трое отправились. Мистрис Холлистер проводила их до
Собутыльники распрощались, выговаривая слова не совсем отчетливо, и направились посередине улицы, ровной, гладкой и хорошо утоптанной. Они добрались до ворот усадьбы без особенных приключений, но, очутившись во владениях судьи, натолкнулись на кое-какие препятствия. Когда Мармадюк добрался до подъезда, его спутников при нем не оказалось, так что он принужден был вернуться за ними и нашел их в глубоком сугробе, из которого торчали только их головы, причем Ричард во все горло распевал:
Веселись назло судьбине,
А не то в лихой кручине
Побелеет голова!
Судья не без труда заставил их встать и, поместившись между ними, взял их под руки и, как выразился Бенджамен, успел прибуксировать эти неустойчивые суда в гавань без новых аварий.
ГЛАВА XIV
Ремаркабль присутствовала на службе мистера Гранта, и ее раздражение, возбужденное резким замечанием судьи, несколько улеглось. Она соображала, что Елизавета еще очень молода, и что нетрудно будет, внешне уступая, сохранить фактическую власть, которую до сих пор у нее никто не оспаривал. Мысль о том, что ею будут командовать, или что ей придется стать на один уровень с прислугой, была для Ремаркабль невыносима, и она уже несколько раз пыталась завести разговор, который позволил бы ей выяснить свое положение. Но всякий раз, когда ее взгляд встречался с черными гордыми глазами Елизаветы, которая ходила взад и вперед по комнате, размышляя о своем детстве, о перемене в своей судьбе и, может быть, о событиях дня, ключница испытывала какую-то робость, которую, как она думала, не мог бы возбудить в ней ни один человек. Как бы то ни было, это странное чувство заставляло ее всякий раз прикусить язык. Наконец она решилась начать разговор на такую тему, которая могла сгладить все различия и давала ей возможность проявить дипломатические способности.
— Весьма велеречивую проповедь сказал нам сегодня пастор Грант, — начала Ремаркабль. — Церковники вообще мастера проповедовать, но ведь они записывают свои мысли, а это большое удобство. Зато вряд ли они умеют так умилительно проповедовать от избытка сердца, как проповедники стоячего богослужения.
— Что вы называете стоячим богослужением? — не без удивления спросила мисс Темпль.
— Ну, пресвитериане, конгрегационисты, баптисты, да и все те, которые не становятся на колени.
— В таком случае, вы называете исповедание, к которому принадлежит мой отец, сидячим богослужением? — заметила Елизавета.
— Я всегда слыхала, что их называют квакерами, — возразила Ремаркабль с некоторым смущением, — и я ни в коем случае не назову их иначе, как никогда в жизни не отзывалась непочтительно о судье или о ком-нибудь из его семьи. Квакеры сидят смирно и почти не говорят, тогда как церковники и встают, и поют, и проделывают всякие движения, так что поглядев на них, подумаешь, что это какое-нибудь музыкальное собрание.
— Вы указываете преимущество, которого я до сих пор не замечала. Но я устала и хочу отдохнуть. Будьте добры посмотреть, есть ли огонь в моей комнате.