Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны
Шрифт:
– Август для романтиков на Рижском взморье, а для нас на высоте семь тысяч метров – суровая зима. И давайте выполнять получаемые указания без комментариев, это будет залогом успешного выполнения боевой задачи. Всё! Вопрос не обсуждается…
Наконец-то настал день, когда нас допустили к полёту на Берлин. На этот раз вылет на задание был спланирован смешанной группой. Нас, армейских летчиков, отправили в полёт вместе с морскими, имеющими опыт полётов на Берлин.
Взлёт был тяжёлым. Моторы, натужно ревели, выдавая всю мощь, на которую способны. Старт, разбег, до конца взлетки остаётся всего несколько десятков
– Господи, помоги! Дай взлететь!
Мы чётко понимали, что не взлететь нельзя. За понятием «не взлететь» была катастрофа и практически гибель. Мы знали, что подобное на этом аэродроме случалось. Я сидел в штурманской кабине и, глядя на приборы, докладывал командиру экипажа по СПУ1:
– До конца полосы сто метров… пятьдесят метров…
– Зна-ю, Са-ша! – сквозь зубы цедил командир. – Поехали! – И что есть силы потянул штурвал на себя.
Самолет приподнял нос, пробежал еще несколько метров на задних шасси и тяжело оторвался от земли.
– Ну, слава богу, главное сделано, теперь будет полегче, – выдохнул командир, направляя самолет на набор высоты, повёл его к месту боевого построения группы.
Потрёпанным моторам наших самолётов было тяжело, они выдавали всё, на что были способны, выводя машину в нужный эшелон. Внизу под крылом пенились по-осеннему темные волны Балтики. Их белые гребешки с высоты казались такими легкими и невинными, что хотелось прикоснуться к ним. Но было не до сентиментальностей. Началась боевая работа. Вошли в зону облаков, под которыми скрылись волны. Облачность становилась все плотнее. Уже не стало видно других самолетов, идущих в одном строю. Я от напряжения даже вспотел. Полёт шел вслепую, приходилось учитывать скорость полета, скорость ветра, сверять курс самолета с картой, определять наше местонахождение. Изредка давал командиру поправки на курс и скорость.
Прошли Балтику, началась материковая часть полета. Облачность стала менее плотной. Кое-где в ее разрывах проглядывала земля. Это радовало. Но то, что появилась возможность сориентироваться по местности, с лихвой перекрывалось опасностью обнаружения в ночном небе. Когда вышли из облаков, командир уточнил местонахождение и, поняв, что самолет от группы не оторвался, идет по курсу, выдерживая временной график, похвалил:
– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! По прилету сто грамм с меня!
Я порадовался, вообще-то командир был скуп на похвалу.
– Не пью, товарищ командир.
– Ты это серьезно? – спросил он. – С первого дня воюешь и не пьешь? Тогда ты вдвойне молодец.
Мы прошли Штеттин, ничего не нарушало спокойствия полета. Скоро Берлин. Я внимательно всматривался в ночное небо, стараясь разглядеть огни города, ведь они, по ориентировкам флаг-штурмана, должны были видны издалека. Но вокруг царила мгла. По штурманским расчетам должен быть виден город. По всей вероятности, немцы стали всерьёз заниматься светомаскировкой.
Я увидел, как ведущий подал сигнал. Я доложил командиру:
– Выходим на боевой курс. Курс – сто тридцать, идем со снижением. До цели десять минут.
– Ну, смотри, «Сусанин»! – проговорил командир. – Куда привел, что
Вдруг, как только самолеты легли на боевой курс, небо взорвалось светом. С земли ударили столбы прожекторов, которых становилось все больше и больше. Они шарили по небу, разыскивая наши бомбардировщики.
Но всего этого я уже не замечал. Я выходил на цель. Ведь штурманов ещё на курсантской скамье учат, что выход на цель и есть момент истины. Только от него, штурмана, зависит результат полета. Я мельком взглянул в прицел бомбометания, но ничего не увидел, в окуляре – тёмная ночь, цель не видна, взглянул на курс – стрелка четко стояла на сто тридцать градусов, да я и не сомневался в этом. Взял в руки секундомер, стал считать:
– Десять, девять, восемь… три, два, один… первая пошла! – крикнул я и нажал кнопку сброса.
Машину подбросило вверх, а я продолжал считать:
– Три, два, один… вторая пошла! – Кнопка сброса отправила вторую бомбу в цель.
– Три, два, один…третья пошла!
Самолет, как живое существо, облегченно запел моторами и с набором высоты пошел на разворот, чтобы лечь на обратный курс. И только сейчас с удивлением для себя я обнаружил, что небо передо мной испещрено прожекторными лучами. В процессе боевой работы я не замечал всего, что творилось вокруг. Внезапно увиденная и осознанная картина ошеломила меня.
Неба не было. Окружавший нас непроницаемый мрак разрывали смертельные нити огненной паутины. Лучи вражеских прожекторов вспарывали ночной небосвод. Они метались из стороны в сторону, отыскивая наши самолеты, и не дай бог! – зацепить любую из них. В ослепительно-ярких синевато-фиолетовых лучах на чернильно-чёрном фоне вспыхивали белоснежные купола разрывов зенитных снарядов.
Позади, внизу в кромешной тьме яркими очагами пламенели последствия бомбардировки. А вокруг и впереди черная мгла, рассеченная прожекторными лучами, пугающая своей непредсказуемостью.
Вдруг впереди слева я увидел, как в луч прожектора попал краснозвёздный Ил-4. Было видно, как он маневром стремится выскочить из этого проклятого луча, но тот цепко держал свою жертву, к нему подключались все новые и новые пучки света.
Бомбардировщик оказался в центре смертельных линий. Казалось, что всё стреляющее с земли, направило жерла своих орудий в сторону этого мечущегося в прожекторных лучах самолета. Лучи прожекторов вокруг него стали молочно-белыми от разрывов зенитных снарядов. Но вот среди этой белизны показался черный след, который с каждой секундой становился все гуще. Это было попадание. Сбитая машина падала, сопровождаемая лучами, продолжая гореть. Мы понимали: шансов на спасение у экипажа нет, под крылом глубокий вражеский тыл.
– Командир, кто это? – спросил я.
– Если не ошибаюсь, Решетников… – тихо проговорил командир.
– Там же Мишка Скворцов! – закричал я. – Этого не может быть, как же так?
С Мишкой мы вместе учились в училище и служили в Гатчинском полку, вместе летали на задания, его гибель была выше моего понимания. Я видел этот горящий самолёт и не мог поверить, что там, за стёклами штурманской кабины горит мой друг, Мишка, Скворцов.
– Мы ничем им помочь не сможем, – жестким голосом сказал командир и, чтобы вывести меня из прострации, сказал: – Не расслабляться, а то пойдем вслед за ними.