Пионеры Вселенной
Шрифт:
– Костенька, да разве я против…
– Ты должна знать, Варюша, что великие открытия не обходятся без жертв. Если б я не был отдан науке, я бы больше уделял внимания Игнатику. И может быть, уберег его… Все это ужасно!.. Но иначе нельзя. Надо отдаваться науке целиком. Только тогда можно чего-то добиться. Пусть я принесу себя в жертву, но я не брошу своих поисков. И если мне не удастся создать проект ракеты, другие люди подхватят мои идеи и осуществят мои мечты.
– Костя, да что ты говоришь? – заплакала жена. – Неужели тебе не жалко нас? Неужели мало гибели одного Нгнатика?
– А что я сказал? Чего ты разревелась? Я сказал лишь, что не откажусь от своей идеи!
– Ты же сказал, что загубишь себя. Принесешь себя в жертву.
– Ну, ну, Варюша, успокойся. Ты не так меня поняла… Я не собираюсь умирать. Я собираюсь бороться! Гибель Игнаши тяжела… Я ослаб. Помоги же мне окрепнуть, и тогда я снова возьмусь за дела. Ты всегда была мне надежной опорой.
– Костенька, я за тем и пришла. Обопрись на меня, голубчик, и опять пойдем вместе по трудной дороге жизни. А сейчас – к детям! К детям! Их ободрить надо. Будь поласковей с ними, ты же отец…
2
Понимая, что нужно держаться стойко и показывать детям пример самообладания, Циолковский заставлял себя быть спокойным, но никак не мог обрести покоя душевного. А без душевного покоя – немыслимо творчество!
Только много месяцев спустя Циолковский стал понемногу смиряться с утратой и опять вернулся к раздумьям о ракете.
Пересмотрев старые наброски с расчетами, он после обеда уходил в лес и там, блуждая по глухим просекам, заново продумывал главные принципы устройства ракеты.
Он брал с собой старую клеенчатую тетрадь и, присев где-нибудь на пне, делал наброски, подсчитывал, составлял уравнения и формулы.
Работы по изучению сопротивления воздуха, которые он проводил с помощью воздуходувки, очень пригодились. Теперь он знал и мог рассчитать, как будет вести себя ракета, преодолевая сопротивление атмосферы, и как она полетит в безвоздушном пространстве. В свое время он много думал и писал о силе земного тяготения. И сейчас, мысленно представляя полет ракеты, он особенно тщательно рассчитывал, как ракета может преодолеть силу земного притяжения (силу тяжести). Он рассматривал прямое, вертикальное поднятие и полеты под углом (наклонные), а также – горизонтальные…
Когда клеенчатая тетрадь была исписана, испещрена множеством вычислений, Циолковский решил, что настало время сесть за писание статьи.
План этой статьи созрел и скомпоновался во время загородных прогулок.
Зимними ночами, когда все вокруг замирало, Циолковский запирался в своей комнате, доставал заветную тетрадь и садился к столу. Ему казалось, что статья будет написана единым махом, как писались многие другие статьи. Он начинал с заглавия, но тут же зачеркивал его, писал другое, третье и оставался недоволен… Тогда вместо заглавия он ставил три вопросительных знака и принимался писать текст статьи. Однако, перечитав написанное, недовольно хмурился.
«Нельзя так с места в карьер! Читатели не поймут. Нужно их постепенно ввести в курс дела, заинтересовать. Я же рассчитываю на широкую публику…» Он сердился, рвал написанное и начинал все сначала…
Так продолжалось
Однажды, просидев до полуночи, он перечитал написанное, порвал, сердито бросил в корзинку. «Проклятие! Как будто я только начинаю писать. Ничего не получается. Или я до предела переутомлен, или еще не совсем продумал схему устройства ракеты… А может быть, просто нет вдохновения?.. Что? Ведь без вдохновения невозможно творчество…»
Циолковский устраивал короткий отдых – по поскольку вечеров не заглядывал в клеенчатую тетрадь, бродил по сонной Калуге. Потом с прежней горячностью вновь брался за перо и опять рвал написанное…
Хмурые метельные дни неожиданно сменились ясными, солнечными. Зажурчали, зазвенели ручьи, над проснувшимися, дышащими испариной, полями зазвучали веселые песни жаворонков. Эта светлая пора обновления земли всегда радовала Циолковского, рождала жажду деятельности.
Как-то вечером, покачавшись вместе с ребятами на качелях, он пришел в свою комнату раскрасневшийся, возбужденный. Ему хотелось тесать, строгать, пилить. «Пойду, сделаю за воротами новую скамеечку», – подумал он и стал искать глазами ящик с инструментами, который всегда стоял под верстаком. Но ящика не было на месте, а около стола лежала толстая клеенчатая тетрадь.
«Неужели? Конечно, она, – сказал сам себе Циолковский, листая испещренные цифрами страницы, – значит, я по рассеянности сунул ее мимо ящика…»
Просмотрев первые страницы, он взял лист чистой бумаги и, присев к столу, размашисто написал: «Исследования мировых пространств реактивными приборами». Подумал… и подчеркнул написанное жирной чертой.
«Пусть будет так! Может быть, чересчур громогласно, зато броско. Такое название сразу привлечет к себе внимание. А это – главное! Мне надо возбудить интерес ученых и читающей публики самой идеей. Если это удастся – успех будет обеспечен!..»
Он подумал, обмакнул перо в чернила и, поставив цифру «I», начал писать:
«Небольшие аэростаты с автоматическими наблюдающими приборами, без людей, до сих пор поднимались только до высоты не больше 20 верст». Поставив точку, он передохнул и стал доказывать, что аэростаты совершенно непригодны для достижения больших высот: «Чтобы аэростат поднялся на высоту 27 километров, он должен занять объем (увеличиться) в 50 раз!..» А фантастическое увеличение объема аэростата неизбежно повлечет за собой создание гигантской оболочки, на поднятие которой ушел бы весь запас газа…
Доказав несостоятельность аэростатов для завоевания больших высот, Циолковский разбил «теорию» гигантских пушек, способных якобы забросить в небо снаряд с приборами. Он писал четко, уверенно: «… Одного громадного усиления тяжести совершенно достаточно, чтобы оставить мысль о применении пушек к нашему делу.
Вместо них, или аэростата, в качестве исследователя атмосферы предлагаю реактивный прибор, то есть род ракеты, но ракеты грандиозной и особенным образом устроенной. Мысль не новая, но вычисления, относящиеся к ней, дают столь замечательные результаты, что умолчать о них было бы большим грехом».