Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
Шрифт:
Он хохочет, он чувствует себя главной фигурой нашего маленького общества.
Бутылка коньяка за мой счет отнесена пловцу — все успокоились, мир снова царит на нашем суденышке, которое бодро шлепает по зеркальной воде. Идти осталось немного. К наступлению темноты мы станем на якорь в тихом плесе против охотничьего домика. Меня там ждут, у меня есть туда направление, и на минуту я вспоминаю легкомысленного барашка, который в парижской конторе «Кука» когда-то вложил в мою книжку с билетами особый купон, многозначительно присовокупив: «Это пропуск вам, мсье, в девственное сердце Африки!» Ну что же, посмотрим, как выглядит девственное сердце Африки…
А пока полковник Спаак
— Шедевр! Мечта, черт ее подери! — мурлычет старый вояка, накручивая ручку граммофона. Откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. — Вы только послушайте!
Пластинка неплохая. Сначала джазовый оркестр лихо грохает ритмичную какофонию, заполненную синкопами и сольными вступлениями отдельных инструментов, они мяукают, мычат и скрежещут. Это ловкое музыкальное паясничанье сразу же настраивает на беззаботную улыбку, и как кстати раздается удалой голос молодого певца, который, прищелкивая языком, посвистывая и притопывая, шутливо напевает:
На моем жилете восемь пуговиц, Тра-ля-ля, тра-ля-ля, Я люблю Жанету, девушку с улицы, Тра-ля-ля, тра-ля-ля! Пусть наши бабушки требуют света, Нам нужна темнота: Я Жанету, девушку эту, Буду любить до утра!Потом вдруг раздается раскат грома, и тот же оркестр исполняет тот же мотив, но в минорном ключе, медленно и мрачно. Грустная мелодия изредка раздирается стонами и рыданием тех же инструментов, вдруг заговоривших серьезно и безнадежно. Тот же голос, но на этот раз с трагическим надрывом, нараспев рыдает:
А утро придет и меня разбудит, И сердце к тебе приведет на аркане…Я побежден. Победителем будет Браунинг, спящий в кармане!
— Ну? Как? А? — говорит полковник, открывает глаза и снова берется за ручку граммофона. — Бросьте хмуриться, ван Эгмонт! Лучше послушайте эту прелесть! Я удачно перехватил ее у одного американца, она обошлась мне в пять долларов!
— «На моем жилете восемь пуговиц», — сладко напевает Спаак, и нос его опять багровеет и синеет, но на этот раз от полного удовлетворения и коньяка. — «На моем жилете»… Эх, ван Эгмонт, хороший вы человек, сердечный и честный, но… — он запнулся, — но неразумный, простите меня. Вот вы киснете, портите себе настроение и нам, а ведь вы неправы.
— Как не прав? В чем?
— В оценке всего, что вам довелось видеть в Африке. Удивляетесь? — полковник налил себе стаканчик, положил в напиток кусочек льда. — Вот вы стали в позу верховного судьи и говорите: здесь нехорошо то и другое. А ведь вы, мой мальчик, не имеете оснований так говорить, потому что вы попросту ничего не знаете об Африке и ничего настоящего здесь не видели. Проехали на машине, проплыли на пароходе, даже на самолете полетали и уже вообразили себя африканцем!
— А что же я должен был делать?
Полковник заскрипел в кресле.
— Высадитесь и пройдите пешком вот через этот лес!
Все мы посмотрели на берег. За маслянистой коричневой гладью зловонной горячей реки угрюмо и зловеще высился лес — черный, плотный, мертвый, кое-где подернутый дымкой ядовитых испарений. Вот
Пахло не то уборной, не то парфюмерным магазином, еще немножко грязной баней… и еще моргом…
Мы переглянулись.
— Вон там годами бродят наши чиновники! — мягко сказал полковник. — Годами! И гилейный лес вдоль рек — это еще не самое страшное. На востоке Бельгийского Конго расположен лесной массив диаметром в полтысячи километров — ужасные Итурийские дебри. Слышали? Эти леса непроходимы, там нет людей, кроме пигмеев, если только этих выродков считать за людей. Итурийские леса еще никто не пересекал пешком. Белые это делают только по реке Итури, на самолете или на машине, которая быстро пробегает по единственному шоссе, рассекающему лес посредине. Пойти туда пешком может только самоубийца, а пройти эти дебри и остаться живым суждено только герою.
— Ну а я-то здесь причем?
— Я делаю вам дружеское предложение. Перестаньте ходить по задворкам и считать мусорные кучи. Наберитесь храбрости, рискните своей драгоценной жизнью и пройдите Итурийский лесной массив с запада на восток, из Стэнливилля до начала гор, до Уганды. Только тогда вы станете африканцем и получите право вынести суждение о здешней жизни!
Мы трое широко раскрыли глаза, а полковник, добряцки ухмыляясь, взялся опять за ручку граммофона, мурлыча «На моем жилете»…
— Это невыполнимо. Я немного знаю Итурийские гилеи. Умереть ни за что ни про что просто глупо, — очень серьезно сказал консул.
— Это глупо! — воскликнул пылко миссионер, — я тоже немного знаю гилеи: они непроходимы. Пятьсот километров зеленого ада! Невыполнимо, просто невыполнимо!
Полковник в полоборота остро посмотрел на меня.
— Сердечко ёкнуло, мой милый герой?
Я молчал.
— Глупо, — повторил консул, — и невыполнимо.
— Невыполнимо и глупо! — подтвердил миссионер.
Да и глупо, и невыполнимо, но привлекательно. Ради чего я сюда ехал!
— Что это вы взялись за сердце? Я пошутил, ван Эгмонт. Успокойтесь!
Полковник наполнил наши стаканы, поднял свой и сказал:
— Предлагаю тост: за тех, кто в гилее!
Я судорожно проглотил слюну. Теперь или никогда…
— Да, за тех, кто в гилее! И за успех моего путешествия!
Все опустили стаканы и посмотрели на меня.
— Не дурите, ван Эгмонт.
— Я не хочу пить за это и не желаю слышать о вашем путешествии!
— Я беру свое предложение обратно, ван Эгмонт. Кому по долгу службы суждено, пусть идет туда и погибает. А вам… Я пью за благоразумие!
— За благоразумие!
— За благоразумие!
— Нет, — твердо отрезал я, — я пью за безумие… Да здравствуют Итурийские леса!
— Вы просите побольше рассказать об Итурийских лесах? — начал полковник. — Ладно. Много говорить теперь поздно, скоро покажется охотничий домик, и мы сойдем на берег, но кое-что я вам скажу. Непроходимый лесной массив до настоящего времени остается обширным белым пятном на карте и на будущие времена нашим хозяйственным резервом. Пока что им серьезно никто не интересуется. Нет нужды. По восточному краю этого района правительство прорубило дорогу и построило торговые фактории, так, на всякий случай, для общего наблюдения. Там недалеко граница, и фактории являются передовыми отрядами нашей цивилизации, а работающие на них люди — безвестными героями в самом высоком смысле этого слова. В начале года я совершил инспекционную поездку по цепи факторий и лично убедился в их высокой цивилизаторской миссии. К одной из них вы и отправились бы с западного края белого пятна. Почему я предлагаю именно одну из этих факторий?