Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1
Шрифт:
Часа через два, устав от хождения, Соловьев сделал перерыв. Сел за стол, выпил стакан чаю. Поговорил о Праге.
Вдруг заметил в пачке писем фотографию красивого генерала в казачьей форме, большого друга моей матери.
— Кто?
Я назвал генерала.
— Тэк-с, тэк-с…
И вдруг оживился. Глаза его заблестели.
— Ты знаешь, кто это? А? Вот не угадаешь?!
— Почему же? Князь Баратов, служил в Персии. Командовал…
— Чепуха, Митюха. — Соловьев широко открыл глаза, в которых весело плясали искорки творческой удачи. Победно улыбнулся. Закончил залпом: — Это —
— То есть как?
— Ты опять? В прежнем разрезе? Начинаешь путать следствие?
Я сижу, изумленный. Потом говорю:
— Отец? Гм… Ну, да… Конечно…
— Без «ну, да» и без «конечно». Отвечай в таком разрезе: отец или нет?
— Отец.
— Тэк-с, тэк-с… Он командовал «Дикой дивизией»?
— М-м-м…
— Баран безрогий, думай лучше! Не мычи, как корова! Да или нет?
— Да.
— Правильно, честно. И ты тоже служил в «Дикой дивизии»?
Мне кажется, что я начинаю понимать наши роли.
— Хе-хе, гражданин следователь. А как же? Что за вопрос? Служил!
— Вешал коммунистов?
Молчание.
— Ну?
Молчание.
— Ты еще толком не понял? Говори! Или ты хочешь…
— Вешал.
— Нет, ты мне скажи честно и прямо: вешал?
— Вешал.
— Я люблю правду. Вранья мне не надо. Вешал?
— Вешал!
— Правильно: у нас на тебя много материалов в этом разрезе. Тэк-с, тэк-с… Про тебя мы все знаем. От нас не уйдешь. Вешал?
— Вешал.
— На суде что скажешь?
— Вешал.
— Ну, все. Теперь посиди, отдохни. А я твои чистосердечные признания занесу на бумагу. Здесь будут мои вопросы и твои ответы. Под каждым в отдельности подпишешься на полях. Вопрос: вешали ли вы коммунистов? Ответ: да, я вешал коммунистов. И подпишешься. В таком разрезе все дело. Понял?
И, бодро напевая себе под нос какую-то арию, Соловьев принялся строчить протокол. Я дремал, слушал крики и стоны из-за стен, опять дремал. Потом он протянул мне кипу написанной бумаги, и я принялся читать свои признания, подписывая на полях каждую фразу ответа. Из написанного следовало, что я — сын известного монархиста и черносотенца, начальника штаба «Дикой дивизии», сам монархист и служил офицером в «Дикой дивизии» и прославился тем, что во время гражданской войны вешал коммунистов. Эвакуировался из Крыма с Врангелем.
— Гм… Тэк-с, тэк-с… А дальше что? Ну, говори.
Но я решительно не знал, что сказать: опыта не было.
— Скрываешь, фашистская тварь?! Я тебе все напомню, гадина! Нам все известно! Это что за птицы?
Он показал мне фотографию.
— Первая птица — моя мать, а вторая — не знаю. Это старый снимок. Видите, на обороте дата тысяча восемьсот девяносто девятый год. Меня тогда еще не было на свете.
Соловьев почесал нос. Потом опять вспыхнул.
— Я, Митюха, сегодня в ударе: чую воздух, как ищейка! Рою землю! А? Говори — рою или нет? В таком разрезе?! От меня и под землей не скроешься! Ты знаешь, кто это?
Соловьев сделал торжественную паузу.
— Мой отец! — несмело начал я. — Признаюсь, что…
— Осел двух наук! Тебе не стыдно, а? Это генерал Тур-кул! Он сидит сейчас в Болгарии, в Софии,
Я снова раскрыл рот.
А Соловьев, довольно улыбаясь и мурлыча песенку, опять принялся за протокол.
— Тэк-с, тэк-с… Ты понимаешь, Митюха, какая удача — в одну ночь закончил дело! А? Тэк-с, тэк-с… Другие копаются месяцами, а я — с одного удара: хлоп и дело в шляпе! Ловлю мух на лету, а? Здорово? Скоро закрою дело, подпишем последний протокол, и ты идешь на суд! И все! Потом тебя расстреляют в этом разрезе. Но заметь, ты прославишься на весь Союз: о тебе напечатают в «Правде», понял? Соловьев умеет раскрывать громкие дела!
Он подшил обе фотографии к делу. Оно стало расти и приобретать солидный вид. Но в ту ночь удача бежала за Соловьевым по пятам. Он уже готовился запрятать мамин архив в стол, как вдруг оттуда посыпалось несколько писем и какие-то сложенные вчетверо бумаги. Соловьев развернул их и тихонько свистнул:
— Эх, вот это да… Здорово! В этом же разрезе…
Это были журнальные репродукции произведений наших скульпторов и между ними работы старой приятельницы матери, Крандиевской. Ее сестра была замужем за писателем А.Н.Толстым и сыграла большую роль в моей судьбе. На обороте репродукции Соловьев обнаружил фотографию Николая Второго, раздающего раненым солдатам Георгиевские кресты.
— Я говорю, он монархист!
— Кто «он»? Царь?
— Генерал Туркул, выродок!
Откуда видно, что это Туркул? И почему подпоручик девяносто девятого года прошлого века должен отвечать за генерала тридцать восьмого?
Соловьев с досадой отмахнулся.
— Все они антисоветчики! Тогда в армии все офицерье было белогвардейским! Хоть тот, хоть этот — какая разница?
— Да, но я тогда еще не родился!
Соловьев померк, я ему опять испортил настроение.
— Что ты крутишься, как гадюка, а? Советский гражданин должен помогать следствию, а не путать его! Несознательный ты человек, Митюха, очень отсталый: ты скажи, при чем здесь твое рождение? Ты подумай-ка сам в таком разрезе!
А через неделю Соловьев встретил меня снова градом вопросов:
— Ты на Кавказе жил?
— Нет.
— В царской армии служил?
— Нет.
— В Болгарии работал?
— Нет.
— Так какого же черта ты молчал? Чего путал следствие? Начальник порвал протокол, понял? Придется все начать снова!
Он устроился поудобнее, опять вынул мамин архив.
— Начнем в таком разрезе: кушать будешь?
— Буду.
— Вот гад же ты, Митюха. Ох, и гад! И когда тебя расстреляют? Чаю хочешь?
— Хочу.
Та же милая старушка опять притащила полный поднос еды.
Тэк-с, тэк-с… Приступаем! Разберем наши вещественные доказательства в таком разрезе: письма в сторону, детей и гражданок тоже. Тэк-с, тэк-с… Это кто?
— Богатый помещик по фамилии Скирмунт. В его имении я родился.
В заплывших глазках Соловьева зажегся огонек надежды.
— Дальше. Говори в этом разрезе.
— Именье находилось недалеко от Севастополя, где я позднее учился и служил. Я — моряк.