Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
Шрифт:
Федька сел на стул, осторожно положив на стол свой сверток.
— Дядя Вася, баланду доктора поставь на печку, слышь? Петька, покедова я не дам сигнал, чтоб нас никто не беспокоил! Заметано?
— Об чем вопросик?
Федька осторожно положил сверток под стол.
— Ты знаешь, доктор, что сегодня есть сочельник? А?
— Нет, забыл. Под Первомай и Октябрьскую меня как опасного врага народа садят в изолятор, и советские праздники я не забываю. А Новый год — зачем он мне? Я годов не считаю. До срока все равно не доживу.
— Посмотрим.
Федька искоса посмотрел на дверь, быстро нагнулся, пошарил у своих ног и налил мне полкружки водки. Пошарил еще и положил на чистую фанерку мастерски обжаренный кусок мяса.
— Будем встречать Новый год. И поговорим. Пей.
Я опорожнил кружку и начал жевать ароматное жирное мясо.
— Вкусно. Заяц?
— Любимая кошка твоей начальницы. На здоровье, доктор! За удачу в Новом году!
Он выпил и закусил.
— Ты, Федька, по тем рельсам катишься, которые ведут прямехонько в тупик: судьба, успех… От кого я это слышу?! Судьбу мы делаем сами, браток! Еще наши деды говорили: «Бог-то бог, да сам не будь плох!»
Федька крякнул и покачал головой.
— Эх, милый ты мой доктор, потому-то я и в философию ударился, что сплоховал и в себя самого потерял веру. Засыпка полная.
— Ну?
— Слушай, что говорю. Полгода я готовил побег. В штабе мне замостырили липу, с фоткой и законными печатями, как полагается. То есть все по науке. Сколько денег мне это стоило — понимай сам. Обрыв был назначен на сегодня, на сочельник Нового года, — вольняшки, мол, перепьются и дадут спокойно сесть на поезд. Я уже в обед на прощание хорошо выпил с Метеором — мы то есть вместе кушали. Перед последним сном в зоне и выходом через вахту пошел я энто в уборную. Иду и смеюсь себе — мол, тоже в последний раз.
— Ну и что же?
— Слухай. Все документы и с фотокарточкой у мине с кармана по пьянке вывалились, и я того не заметил. Выспался законно, претензий иметь не могу. Просыпаюсь, а документов нет. С штаба мне уже передали — документ нашел твой инвалид, что в кабинке сейчас военные тайны пишет.
— Майстрах?
— Он. Нашел, отдал и доволен — выполнил, значит, воинский долг.
Мы помолчали.
— Будешь опять готовиться?
Федька вздохнул.
— Денег нет. Судьба?
— Нет, пьянство не вовремя, парень. Сначала делают задуманное, потом пьют. Ты поступил наоборот. За наоборот бьет не судьба, а наш великий учитель — жизнь.
Помолчали.
— Ты куда собрался бежать?
— К Эрне. Она выходит в следующем году. Так я хотел мотануться на Урал да и устроиться где-нибудь в большом городе. Она подъехала бы потом. Работали бы порознь — она музыкантшей, я — токарем, а жили бы вместе. Хорошее планирование?
— Очень. Молодец ты, Федька. Эрна согласна?
— Насчет Свердловска — да. Насчет побега она ничего не знала. Считает, что после войны будет амнистия и мы законно выйдем вместе. Теперь все под откос.
Он налил мне еще водки
— Валяй, доктор, пропивай мою свободу.
Я выпил водку и закусил корочкой хлеба с солью.
— А мясо?
— Оставлю для Анны Михайловны. Пусть она тоже встретит Новый год. А насчет пропивания твоей свободы — это ты зря. Я пью и радуюсь, что твоя глупая затея провалилась. И ты не поставил под угрозу ни Эрну, ни вашу совместную жизнь. Что это за существование, когда обман каждый день мог бы открыться и тебя посадили бы за побег? Эх ты, дурачок… Разве счастливую семью строят на песке? А если родятся дети?
Федька выпил, закусил и опустил изувеченное лицо в сильные, большие ладони.
— Как жить?
— Честно. Рвать с шалманом.
— Для чего?
— Для себя. Для нее. Для ребенка. Для общества. Ведь если уйдешь из шалмана, то станешь гражданином. Хватит силы?
Федька не поднимая лица сказал глухо:
— Хватит.
Помолчали
— А если твои блатняки тебя найдут? У вас же за это смерть?
Долго молчал Федька-Шрам, наконец, нехотя буркнул:
— С шалмана бежать трудней, чем с лагеря. Да, здесь за неудачу срок, а там — смерть. Но я понимаю, что с шалманом легче рвать здесь, в лагере. Решить проблему не отходя от кассы, как говорится.
— Ну?
— И я отмерю свою судьбу сам. Понял? Сам!
Зимой в Сибири смеркается быстро. Я вышел на крыльцо, поглядел — уже темновато. Время повидать Анну Михайловну в рабочем женском бараке после ужина ушло, и самоохранник уже запер калитку в рабочую зону. Я посмотрел на небо — на западе оно еще светилось бледно-зеленым сиянием, на сиреневом снегу четко рисовались все характерные особенности человеческой фигуры. Меня узнают с первого взгляда. Что-нибудь предпринимать пока опасно.
Я пошел к уборной.
— Это вы, доктор? — крикнул с вышки стрелок.
— Карп Карпыч?
— Он самый. Подь сюды, мил человек.
Снег в сильный мороз рассыпчат, как мука. Я подошел ближе. Через перила вышки чуть возвышался воротник дохи, а в нем вертелась головка маленького старого колхозника из соседней деревни Карп Карпыча, военнообязанного стрелка последнего набора. Он любил заходить в амбулаторию — выпить чего-нибудь: нашатырно-анисовые капли его вполне устраивали. Карп Карпыч по складу ума родился философом и любил беседовать на самые отвлеченные темы.
Теперь он свесился через перила и спросил, притопывая ногами от холода:
— Ты скажи, мил человек, есть бог аль нету?
Стуча зубами от холода, я с трудом крикнул в ответ:
— Ты, стрелочек, заходи завтра в амбулаторию — я принимаю после обеда.
Карп Карпыч громко шмыгнул носом и возразил сверху:
— Пошто виляешь? Ты скажи таперича по всей учености, есть бог аль нету?
Делать было нечего — приходилось принять вызов. Стоя по колена в снегу, я задрал вверх голову: