Пир плоти
Шрифт:
Касл удивлялся самому себе: как ему удалось продержаться весь день, провести столько часов в этой медицинской школе, пока Ева продолжала медленно умирать? Ощущение, что скоро ее не будет, что скоро она перестанет жить, думать, любить, отпускало его лишь иногда, и то всего на несколько минут. Скоро она покинет его.
По крайней мере, Уортон быстро довела это дело до конца, вдруг подумал он, не испытывая при этом никаких эмоций, — ни горечи, ни зависти, или, наоборот, радости и удовлетворения в нем не было.
Но
Это, конечно, был вопрос, но Касл прослужил в полиции достаточно долго, чтобы понимать, что ни сам этот вопрос, ни ответ на него, скорее всего, не имели никакого значения. Виновность и невиновность являлись для сотрудников правоохранительных органов абстрактными философскими понятиями. Единственное, что требовалось от людей его профессии, — собрать необходимые улики и убедить в своей правоте присяжных.
Так что судьба Билрота, похоже, была предрешена, а если впоследствии выяснится, что составленная таким образом картина не вполне соответствует действительности, — что ж, придется принять это как данность.
— Папа?
Хотя слово было произнесено шепотом, Касл вздрогнул.
— Джо?
Из темноты гостиной появилась дочь.
— Я услышала, как кто-то открывает дверь, и решила, что это ты, — сказала она. — А когда потом все стихло, я забеспокоилась.
Она клюнула отца в щеку.
— Прости, я просто стоял и думал. Я не знал, что ты дома.
Джо попыталась улыбнуться, но это у нее плохо получилось.
— Конечно, я дома.
Они прошли в гостиную, где девушка сидела до прихода отца, читая книгу при свете настольной лампы.
— Как она? — спросил Касл, страшась ответа.
— Не так уж плохо. Она устала и легла спать.
— Медсестра приходила?
Он вдруг подумал, что всю свою жизнь провел, задавая вопросы, и что ему это надоело.
— Нет, она позвонила и сказала, что сегодня занята и зайдет завтра.
Он кивнул:
— Хорошо. Может быть, я увижу ее.
Джо опять хотела улыбнуться, но на этот раз ей помешали слезы.
— Ты останешься? — спросил он, надеясь услышать «да».
— Не могу. Мне надо просмотреть кое-какие бумаги. — Она взглянула на часы. — Ужасно, но мне уже пора уходить.
— Да, конечно, — отозвался Касл.
Отец и дочь одновременно поднялись, будто совершая какой-то придворный ритуал. Когда они обнялись, Джо прошептала:
— Держись, папа.
Она вышла; дверь за ней закрылась почти беззвучно. А он еще долго не мог выйти из гостиной, ругая себя за слезы, которые все капали из его глаз.
В эту ночь Мари свернулась калачиком на своем краю постели, а он лежал на спине, разглядывая мерцающие
Ему снова вспомнилась Тамсин, ее растрескавшееся, почерневшее лицо, ее неспособность понять, что с ней произошло. Чтобы не думать об этом, он сказал:
— Я сожалею.
Жена ничего не ответила и не шевельнулась.
— Мари? Я говорю, что я сожалею.
Довольно долго она молчала, и Айзенменгер решил, что она не хочет примирения, но жена все-таки со вздохом повернулась к нему и ответила:
— Я тоже.
Мари улыбнулась, и он спросил себя, что заставило его когда-то выбрать в подруги именно ее. У нее было округлое лицо с мелкими, четко прорисованными чертами. Обесцвеченные волосы, серо-голубые глаза и маленький рот со слишком тонкими губами, которые приходилось постоянно подкрашивать.
Он понимал, что надо обо всем рассказать ей, и момент для этого был самый подходящий. Но он понимал и то, что пытаться сделать это — все равно что приоткрыть крышку гроба.
— Прошлой ночью в музее убили девушку.
Улыбка на лице Мари сменилась ужасом — и это не было просто демонстрацией соответствующего чувства, ужас был неподдельным, как твердый кусок холодного масла по сравнению с размазанным по хлебу. Беда заключалась в том, что Айзенменгер предпочитал размазанное.
Тем не менее он рассказал Мари почти обо всем, умолчав лишь о некоторых наиболее отталкивающих подробностях.
— Но кто мог это сделать?
«Кто угодно», — подумал он, но вслух произнес:
— Наверное, кто-то забрался в музей с улицы.
О том, что следов взлома полиция не обнаружила, он умолчал.
— Известно, что это за девушка?
— Одна из второкурсниц. Помолчав мгновение, она воскликнула:
— Как ужасно! — И опять ее голос звучал искренне.
— Возможно, к тебе явится полиция, чтобы ты подтвердила мое алиби.
— Разумеется, я подтвержу.
Подтвердить-то Мари подтвердит, но она при этом так и не сказала, что теперь понимает, почему у него такое паршивое настроение и почему он не смог заставить себя приготовить ужин.
Они замолчали. Но шестилетние девочки настойчивы. Чтобы прогнать их, слов мало. Поэтому он потянулся к Мари и поцеловал ее. Ему показалось, что она отвечает ему, и, взяв ее за подбородок, он поцеловал ее еще раз. Рука его скользнула ей на грудь и ощутила напрягшиеся под хлопковой рубашкой соски. Затем его ладонь заскользила вниз, к подолу рубашки, туда, где бедро Мари, обтянутое узкими трусиками, гладко округлялось. Он еще раз поцеловал жену в губы, на этот раз всем ртом, проведя рукой вверх до самой ее груди.