Пир плоти
Шрифт:
— И что?
— А то… — Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. — Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
— Да-а, времена изменились, — неопределенно протянула Елена.
— Вот именно, — подытожил Айзенменгер.
—
— И не один раз, — добавил Айзенменгер.
— Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? — спросила Елена.
— Не знаю, — ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
— А что же вы знаете в таком случае? — спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
— Я знаю, — сказал он, подбирая слова, — что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем — далеко не лучший.
— Но доказать этого вы не можете.
— На основании данного заключения — нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
— Жаль, — ответила Елена просто.
— Но есть и еще кое-что, — поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
— Заключения судебных медиков.
— В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
— Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
— Да, знаю, сперма трех разных мужчин, — несколько возбужденно сказала она.
— Скромная студенточка, — меланхолично прокомментировал Джонсон.
— Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, — сказал Айзенменгер. — Это нам ничего не дает.
— Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие.
— Да, не исключено, — согласился доктор.
— Так это хорошо, не правда ли? — Елена записала и эту информацию. — Что-нибудь еще?
— Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, — подтвердить,
— Она, кажется, была удалена?
— Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела.
— Но ведь она не была беременна? — спросил Джонсон. — Сайденхем утверждал, что не была.
— Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было.
— Тогда почему это вас беспокоит? — спросила Елена.
— Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда — то еще развлечение.
— Значит, ее извлекли не случайно?
Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался.
— Но это наводит на серьезные размышления.
Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма.
Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами.
Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле.
— Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так?
Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит:
— Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека…
И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона — тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку.
— Я не могу, — заявил он Елене. — Это невозможно.
Она опять нахмурилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться, не уподобившись при этом охваченному страстью школьнику.
— Почему?! — спросила она так, словно он сморозил какую-то глупость вроде того, что женщин надо лишить права голоса.
— Ну, существует целый ряд причин…
Он хотел перечислить их, но осекся, когда Елена мягко спросила:
— И какие же это причины?
Вопрос был задан таким тоном, что Айзенменгер почувствовал себя обезоруженным. Он посмотрел на Джонсона, взгляд которого ясно говорил: «Да, это она умеет».
— Ну-у… — протянул он неуверенно, потому что решал в это время вопрос, насколько серьезно то, что с ним происходит. — Видите ли, я ведь был одним из подозреваемых, и если я докажу, что Билрот не делал этого, то опять попаду в их число.