Пир плоти
Шрифт:
Елены Флеминг еще не было — он пришел на десять минут раньше назначенного времени, но совсем не потому (по крайней мере, так он сам себя уверял), что ожидал от этой встречи чего-то особенного. С видом завсегдатая он занял столик у дальней стены зала.
В конце концов к нему подошла официантка, вручила до нелепости огромное меню и спросила, чего он желает.
По ее тону было ясно: что бы он ни заказал, это не улучшит его безнадежно скверного вкуса и стиля. Он попросил бутылку пива с восточноевропейским названием — только потому, что пиво подавалось исключительно в бутылках и все сорта имели восточноевропейские названия.
Разумеется, музыкальный фон тоже присутствовал. Сначала отзвучал Сибелиус, затем Делиус, что заставило Айзенменгера несколько изменить свое первоначальное мнение о кафе. Появилось пиво, и даже в сопровождении салфетки, но без стакана. Доктор мысленно выругал себя за то, что не догадался заказать стакан отдельно.
Дебюсси сменил Делиуса как раз в тот момент, когда минутная стрелка показывала строго вниз, а часовая застыла посредине между шестью и семью часами. Зал начал заполняться людьми, способными на любого нагнать тоску даже в самый солнечный день, не говоря уже обо всех остальных. Людьми, у которых дела обстояли благополучно, которые улыбались и шутили, поскольку им было ровным счетом плевать на всех и все. Они являлись хозяевами жизни, потому что в каком-то смысле — трудноопределимом, но очень важном — были оторваны от нее. Им не приходилось постоянно сталкиваться со смертями и болезнями.
Дебюсси откланялся, и его место занял Моцарт. Айзенменгер начал подозревать, что его дама не собирается приходить на свидание. Пиво заканчивалось, да и ягодицы доктора уже нашептывали своему хозяину, что в обивке мебели стиль тоже победил все остальное.
Увидев Елену Флеминг через окно, он почувствовал приятное возбуждение, которое объяснил себе тем, что у него наконец-то появилась возможность подняться со стула. Но если так, то почему его настроение сразу ухудшилось при виде Джонсона, деловито шагавшего рядом с ней?
Его-то каким ветром сюда занесло? Представители защиты не водят компанию с полицейскими, какими бы замечательными они ни были.
В дверях Елена остановилась, оглядываясь, и заметила его, когда он встал. Они с Джонсоном направились к нему.
— Я привела с собой вашего друга, — обратилась она к Айзенменгеру с улыбкой. Что именно означала ее улыбка, он затруднился бы сказать.
— Джонсон? Вот уж не ожидал.
Чуть поколебавшись, Джонсон ответил ровным тоном:
— Просто решил выпить со знакомым, ничего больше.
Голос его звучал чуть неестественно, как будто он произносил реплику из разыгрываемой пьесы.
Они сели, и тут произошло чудо в виде мгновенного появления официантки, с которой Елена вступила в оживленную беседу столь непринужденно, словно наконец попала в отведенную ей экологическую нишу. Официантка тоже сразу почувствовала, что появился свой клиент. Она выслушала заказ с почтительным видом, который начисто отсутствовал в ее обращении с Айзенменгером. Из напитков Елена выбрала вино, и Джонсона, к удивлению Айзенменгера, это, кажется, вполне устроило. Он решил, что и ему не стоит отделяться от компании.
— Прошу прощения за опоздание. Нам с Бобом нужно было обсудить кое-что.
Айзенменгеру это ничего не объясняло.
— По-моему, у сотрудников
Елена посмотрела на Джонсона в ожидании ответа.
— Видите ли, обстоятельства несколько необычны, — сказал Боб. — Формально я не представляю правоохранительные органы, поскольку отстранен от дел.
В первый момент Айзенменгер решил, что сержант шутит. Джонсон произнес все это легким, почти шутливым тоном, которому, однако, никак не соответствовало выражение его лица. Под музыку Берлиоза Айзенменгер вопросительно переводил взгляд с Джонсона на Елену Флеминг и обратно.
— Что произошло?
— У полиции возникли сомнения в моей честности. При обыске в моем доме обнаружили пачки ассигнаций и по номерам установили их криминальное прошлое.
Джонсон — преступник? Тогда кузина Айзенменгера, наверное, прима-балерина королевского театра, а сам он — знаменитый физик-ядерщик.
— И что, этому поверили?
Джонсон улыбнулся так грустно, как будто случайно встретил на улице давно потерянную любовь. Ответил он коротко:
— По-видимому, да.
— Но ведь наверняка выяснится, что это чушь?
Джонсон пустился в объяснения и делал это так подробно, будто втолковывал Айзенменгеру, что зубной феи в природе не существует.
— Они выясняют обстоятельства, если вы это имеете в виду. Иначе говоря, без конца меня допрашивают, доводя просто до белого каления, так что я уже готов признать себя виновным, лишь бы допрос прекратился. Они очень усердно роются во всем этом, таскают на допросы моих друзей, коллег и, боюсь, докопались и до моих врагов. Они копают и копают и просеивают то, что накопали. В конце концов они хоть что-нибудь да нароют. Что-нибудь совсем незначительное — нарушение правил, допущенное при аресте, приговор, оказавшийся впоследствии недостаточно обоснованным, какого-нибудь подонка, который охотно намекнет им, что я не всегда был пай-мальчиком, — не важно, что именно. Лишь бы что-нибудь. И даже если произойдет чудо и они ничего не найдут, на моем будущем это никак не отразится. Головокружительная карьера мне никогда не светила, отныне же не будет никакой. Теперь при упоминании моего имени всех и всегда будет грызть червячок сомнения. А я, похоже, еще не вполне смирился с этим, — закончил он, тяжело вздохнув.
Берлиоз уступил место Баттеруорту, тем временем Айзенменгер решил уточнить одну деталь. Вернее, одно слово, которое удивило его больше, чем весь рассказ Джонсона.
— Враги? Разве у вас есть враги?
Ему ответила Елена:
— Всего один.
Прежде чем он успел выяснить, что это значит, официантка принесла вино. Она, похоже, была знакома с Еленой и, видимо, решила, что та председательствует за столом. Айзенменгер почувствовал себя посторонним, который, в отличие от других собравшихся, не понимает здесь абсолютно ничего.
— И кто это? — спросил он Джонсона, когда они остались втроем.
Но Джонсон ответил не сразу.
— Я понимаю, что должен добиваться справедливости. Но мне осталось служить всего три года. Возможно, лучше уйти прямо сейчас.
— Ни в коем случае! — Елена Флеминг произнесла эти слова с удивительной твердостью.
— Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит? — спросил Айзенменгер. Вино, как он и предполагал в самом начале, оказалось никудышным.