Пир
Шрифт:
– Все у них ничего, но почему упор на русскую кухню? – Оболенский наполнил стопки водкой.
– Молочные реки, кисельные берега, – потушил окурок Шноговняк. – Сивка-бурка, вещий каурка…
– Здесь китайские черные яйца неплохо бы смотрелись.
– На молочном фоне?
– Ага.
– Эстет ты ебаный.
– Тем и живы, – Оболенский поднял стопку. – За что, педрило мелитопольское?
– За мирное небо, ептеть.
– Давай за «Карманный бильярд».
– Ну, давай. Витька хоть одну приличную программу слепил.
Чокнулись,
– Правильные грибы у них, – громко хрустел, не закрывая губ, Оболенский.
– Они какого-то лесника нашли, он грузди солит по старому рецепту: в бочку закатает, бочку на дно озера. И хранит там.
– Кайф.
– Здесь вообще очень приличная кухня.
– Да, я помню.
Подошла длинноногая официантка в белом бикини:
– Вы готовы сделать заказ?
– А что у вас хорошего? – посмотрел снизу вверх Шноговняк.
– У нас все вкусно, – улыбнулась она. – Ливорнский форшмак, судачки в чешуе из картофеля, осетринка под вишневым соусом, куриные котлеты «Помпадур» с клубникой и ананасами, поросята молочные.
– Блины с черной икрой есть? – спросил Оболенский.
– Конечно.
– Принесите.
– Рекомендую раковый суп «Багратион».
– Суп я не буду, – наполнил стопки Оболенский. – Блины. И салат овощной.
– А мне осетрину, – Шноговняк потрогал колено официантки. – И форшмак с гренками. Да! И еще по жульенчику какому-нибудь свинтите нам.
– И маслин, – подсказал Оболенский.
– И пирожков вместо хлеба.
– И попить… чего-нибудь такое…
– Морс, квас, минеральная вода?
– Морсика.
Официантка удалилась, покачивая узкими бедрами. Оболенский чокнулся со стопкой Шноговняка:
– Ванечка, давай.
– Ну, ты погнал лошадей.
– После первой и второй…
– За тебя тогда.
– А хоть бы! – Оболенский качнул своей массивной головой назад, и содержимое стопки исчезло в его губищах. – Ой… хорошо.
– Я вчера с Димкой столкнулся у Потапыча.
– С каким?
– С Каманиным.
– Ааа. И что?
– Они так с «Нирваной» лажанулись!
– Чего, накрылась?
– Не то слово. Димка десятку свою вбухал в декорации. М-м-м. Ничего водяра… Хочешь анекдот? Психа привозят в сумасшедший дом, спрашивают: ты кто? Я Наполеон. Ну, у нас уже семь Наполеонов. А я пирожное «Наполеон».
Оболенский пристально посмотрел на Шноговняка:
– Вань.
– Чего?
– Давай напьемся.
Шноговняк посерьезнел:
– Здесь?
– А что?
– Да я здесь хотел просто оттолкнуться. По-мягкому.
– Ну, давай тут поедим, а напьемся в «Молотов-Риббентроп».
Шноговняк вертел пустую стопку на мраморной доске:
– Тебе правда херово?
– Правда.
– Ну… давай. Завтра у меня – ничего. Послезавтра съемка.
Оболенский растянул губищи в улыбке, показывая желтые и кривые зубы и подмигнул маленьким, вечно
Опустошив поллитровый графин водки и поужинав, они переместились из тихих «Молочных рек» в шумный бар «Молотов-Риббентроп».
Недавно открывшийся, бар мгновенно стал самым модным местом у столичной богемы, вечером в нем всегда толпился пестрый народ. Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена – Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль «Москва-Берлин» – русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.
Просторный зал бара был также разделен пополам: одна половина, светло-коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста – крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.
Когда Шноговняк и Оболенский пили по третьему коктейлю, громко переговариваясь с Антоном Рыбалко и Алексеем Коцом, в кармане Эдуарда зазвонил мобильный.
– Да, – он приложил трубку к огромному, пронизанному синими прожилками уху.
– Эдик, плохая новость, – откликнулся голос жены.
– Чего?
– Телеграмма от Коли.
– Опять?
– Опять.
– А чего там?
– «Отец умер. Приезжай. Коля».
Оболенский сумрачно выдохнул и посмотрел на блестящий бюст Риббентропа.
– Эдик!
Оболенский молчал. Лицо его быстро наливалось кровью.
– Эдик!
– Да… – пошевелил он тяжелыми губами.
– Я тебя не пущу.
– Конечно… – Он отключил мобильный и с силой стукнул им по стойке.
– Что стряслось? – сощурился от сигаретного дыма Шноговняк.
Оболенский угрюмо глянул на его красивый острый подбородок:
– Теперь понятно, почему мне сегодня так херово.
– Что?
– Ничего…
Оболенский сполз со стойки и побрел к выходу.
Дома жена встретила его на коленях:
– Эдик, я не пущу тебя.
– Да, да… – Не раздеваясь, он обошел ее и направился в спальню.
– Я не пущу тебя, идиот!! – закричала жена.
Оболенский открыл платяной шкаф, достал из-под стопок глаженого белья небольшую шкатулку, сел на край разобранной кровати.
– Ты хочешь мучить меня?! – подбежала к нему всклокоченная жена. – Ты хочешь, чтобы эта мразь растоптала все и вся?! Подмахнуть ему, как блядь, да? Этому… этой… твари какие! Господи! – она повалилась на кровать. – Жили спокойно, думали – все прошло, все забыто, похоронено навеки! Господи, ну за что же нам?!
Не обращая на нее внимания, Оболенский рылся в шкатулке.