Пират

Роббинс Гарольд

Лейла развела обе руки в стороны. Все было понятно. Широким кругом они беззвучно охватили сидящих, обойдя пулеметное гнездо с тыла, и, затаив дыхание, медленно продвигались вперед.

Прошло не менее часа, пока Лейла дала сигнал.

С дикими воплями женщины вскочили и кинулись вперед. Ругаясь, солдаты повернулись в ту сторону и увидели стволы направленных на них автоматов.

— Вы наши пленники, — объявила Лейла.

Капрал неожиданно улыбнулся.

— Думаю, что так оно и есть, — согласился он.

Лейла узнала в нем курившего. Она не могла сдержать торжества в голосе.

— Может быть, теперь ты изменишь свое мнение о женщинах как о солдатах.

Капрал кивнул.

— Может быть.

— Что нам

теперь делать? — спросила Соад.

— Не знаю, — сказала Лейла. — Наверно, мы должны связаться по рации и сказать, что взяли их в плен. — Она повернулась к капралу. — Дай мне твой уоки-токи.

По-прежнему улыбаясь, он протянул ей аппарат.

— Могу ли я кое-что предложить?

— Если хочешь, — деловито ответила Лейла.

— Мы ваши пленники, не так ли?

Лейла кивнула.

— Почему бы вам нас предварительно не изнасиловать. Мы обещаем, что не будем жаловаться.

Женщины захихикали. Лейла разгневалась. Арабы — худшие представители свинского мужского шовинизма. Она нажала кнопку уоки-токи. Но прежде чем прозвучал ответ, к ним приблизились Хамид и Джамила, вид у них был столь непринужденный, словно они провели время в парк.

— Какого черта! — заорала она на Хамида. — Где вы были?

— Как раз за вами.

— Почему ты не помогал нам?

Он пожал плечами.

— Чего ради? Вы все делали совершенно правильно.

Она посмотрела на Джамилу. На лице этой пухлой палестинки плавало расслабленное выражение, и Лейла знала, в чем дело. Она повернулась к Хамиду.

— Как вы пробрались через заграждения?

— Очень легко, — с широкой улыбкой сказал он. — Мы прорыли под ними небольшой ровик и перепихнулись внутрь.

Лейла изо всех сил старалась сохранять строгое выражение на лице, но тут не выдержала и расхохоталась. У сирийского наемника было странное чувство юмора, но он был забавен. Она протянула ему уоки-токи.

— Сообщи о нас, — сказала она. — Может, тебе удастся связаться с ними, чтобы они прислали грузовик. Думаю, что всем нам нужен горячий душ.

* * *

Над крышей барака, где размещалась душевая, поднимались клубы пара. Сквозь плеск льющейся воды была слышна болтовня женщин. В каждой кабинке было четыре рожка. Так как кабинок было всего две, то у душа стояла толпа женщин, дожидавшихся своей очереди. Лейла предпочитала ждать, пока все вымоются, чтобы ей не надо было торопиться, освобождая место очередной ожидающей. Облокотившись на подоконник, она курила, прислушиваясь к болтовне.

С тех пор, как она попала в лагерь, прошло три месяца, и все это время с утра до вечера было наполнено непрерывной муштрой. Все лишние жировые отложения у всех давно исчезли. Лейла стала подтянутой, с плоским твердым животом, а груди стали как два яблочка. Ее густые черные волосы, по прибытии коротко подстриженные, сейчас спадали до плеч.

Каждое утро два часа отводилось тренировкам и строевой подготовке. После завтрака шли занятия, в ходе которых девушки изучали оружие — как пользоваться и как ухаживать за ним. Они усваивали типы гранат и искусство пользования пластиковой взрывчаткой, технику приготовления и пересылки бомб в конвертах и практику работы с таймерами, взрываемыми по радиосигналу. Время после обеда отводилось для изучения рукопашного боя. В конце дня они слушали лекции. Изучение идеологических доктрин было важно потому, что они должны были стать миссионерами нового порядка в арабском мире.

Позже политические занятия уступили место урокам военной тактики, проникновению на территорию противника и саботажу, партизанской войны и диверсиям.

Весь прошлый месяц они тренировались в полевых условиях. Все, что изучалось, сейчас пошло в дело. Постепенно Лейла начала чувствовать, как она грубеет. Все меньше и меньше она думала о себе, как о женщине. Цель, к которой она себя готовила, полностью овладевала ею, становясь смыслом жизни. Именно

она и другие будут способствовать приходу нового мира. Она бегло вспомнила мать и сестру. Они пребывали в Бейруте, по-прежнему оставаясь частью старого общества: сестра со своей семьей и общественными проблемами, мать со всей остротой все еще переживающая то, как была брошена отцом, но так ничего толкового и не сделавшая со своей жизнью. На минуту она прикрыла глаза, вспоминая тот день на юге Франции перед ее прибытием сюда. Она увидела, как отец и его сыновья катаются на водных лыжах в заливе перед Карлтон-отелем. Отец не изменился за те девять лет, когда она в последний раз видела его. Он был по-прежнему строен и красив, полон силы и жизни. Если бы он только понимал, если бы только знал, как много он может сделать для освобождения арабов от империализма Израиля и Америки. Если бы он только знал, как мучаются и страдают его братья, как им нужна его помощь, он не стоял бы в стороне, позволяя вершиться этой несправедливости. Но ей оставалось только мечтать об этом. Конечно, он все знал. Он должен знать. Просто его это не волнует. Роскошь окружала его с детства и его единственное желание — приумножать богатство. Он любил роскошь и власть, которая по мановению пальца была к его услугам. И страшная правда заключалась в том, что он был не одинок. Точно такими же были шейхи и эмиры, принцы и короли, банкиры и богачи, арабы и все прочие. Они заботились только о самих себе. Миллионы крестьян в каждой арабской стране по-прежнему жили на грани голода, пока их правители разъезжали в «кадиллаках» с кондиционерами, летали на собственных самолетах, возводили дворцы и виллы по всему миру и напыщенно говорили о свободе для их народа. Но от судьбы не уйдешь. Это будет война не только против иностранцев: покончить с ними будет только первым шагом. Вторым и может быть, самым трудным шагом будет борьба с собственными угнетателями — с такими, как ее отец, с людьми, у которых есть все и которые не хотят поделиться ни крошкой.

Кабинка в душе освободилась, и Лейла, повесив большое грубое полотенце на крючок в стене, вошла под обжигающие струи. Жар обдал ее умиротворяющим бальзамом. Она чувствовала, как расслабляются все мышцы. Медленно, с наслаждением она стала намыливаться и прикосновение пальцев к телу дарило почти чувственное удовлетворение.

В этом она походила на своего отца. Снова она увидела, как он мчится на водных лыжах, с напряженными мускулами, и его облик говорит о той радости, которую дает умение держаться на воде.

Раздвинув ноги и выгнувшись, она позволила влаге омывать самые интимные уголки тела. Тепло наполняло ее приятной негой. Вдруг острый приступ наслаждения потряс ее. Она почувствовала ужас, гнев и отвращение к себе. Ей было противно даже думать об этом. Лейла резко закрыла горячую воду и стояла под холодными струями, пока кожа ее не посинела. И только тогда, обмотавшись полотенцем, вышла из-под душа.

Она сходит с ума. Никогда раньше ее не посещали такие мысли и видения. Но они были у нее в крови. Мать не раз говорила ей об этом. Она была плоть от плоти своего отца. Тот был рабом своего тела, не в силах устоять перед его похотливыми потребностями. Мать рассказывала им истории об отце и его женщинах. Он принадлежал к людям, которых ни одна, даже самая лучшая женщина не может удовлетворить. Дурная кровь, предостерегающе говорила им мать.

Она насухо вытерлась и, обмотавшись полотенцем, вернулась в барак.

Соад, чья койка стояла рядом с ней, была уже почти одета.

— Что ты делаешь вечером?

Лейла потянулась за своим комбинезоном.

— Ничего. Я хотела бы поваляться в постели и почитать.

Соад принялась подкрашивать губы.

— Я договорилась с Абдуллой и его приятелем. Почему бы тебе не пойти со мной?

— Не думаю, чтобы мне это понравилось.

Соад посмотрела на нее.

— Да идем же. Тебе надо выбраться из этого заточения.