Пират
Шрифт:
Один — толстый, с черной блестящей шерстью, толстыми белыми лапами, белой грудью и белым кончиком хвоста, другой — серый, худой, несмотря на обилие у матери молока и могучий аппетит.
Вначале разница была только внешней; по характеру щенки не отличались, — они одинаково любили таскать друг друга за хвост и уши или, схватившись лапами, бороться на мягких опилках.
Но с возрастом начала обозначаться и разность характеров. Подрастая, Щеголь делался сильнее, но не серьезнее. Он еще больше изводил остальных собак, и даже хмурый Радыгин не
Пират тоже не прочь был поиграть, но сам редко начинал игру первым.
Щеголь, догоняя или удирая, всегда выбирал самые длинные пути и описывал самые длинные дуги. Пират не гнался по пятам за Щеголем, как тому хотелось, а всегда срезал по прямой и, притаившись за бревном, поджидал мчавшегося на него пса и вдруг, преградив дорогу, грудью сбивал с ног и хватал за горло. Разыгравшись, он иногда так сжимал челюсти, что Щеголь, вырвавшись из них, хрипя, кашляя и пошатываясь на ходу, с визгом мчался прочь.
Осенью Щеголь уже носился с десятком других молодых собак по окрестностям поселка, они забегали далеко в лес, ловили зайцев, и к восьми месяцам Щеголь стал самостоятельным псом.
Пират с возрастом делался сдержаннее, играл он редко и как будто хотел опровергнуть людскую поговорку, что «волка в лес тянет». За семь месяцев он ни разу не покидал лесного склада.
В отличие от Щеголя, он отличался памятью на обиды; трехмесячным щенком его слегка потрепал Полкан, и с тех пор Пират ни разу не подошел к нему. К Альме он редко приставал с играми, но, верно, был самым привязанным детенышем, какого имела эта уже не молодая, много раз щенившаяся собака. Он старался держаться как можно ближе к матери, ходил за ней следом, и только когда Альма удалялась за пределы склада, он ложился у входа, головой в ту сторону, куда ушла Альма, и терпеливо ждал.
Но иногда, казалось, на него нападала тоска, он одиноко бродил по огромному двору, неуклюжий, большеголовый и худой, он заглядывал во все уголки и закоулки, словно разыскивал что-то ранее им утерянное, разыскивал терпеливо и настойчиво. Чем ближе к осени, тем чаще и продолжительнее делались такие прогулки.
В конце сентября вечером Альма отправилась на охоту. От своих многочисленных предков она наследовала охотничьи инстинкты, за годы своей жизни приобрела опыт и теперь была самой искусной и осторожной собакой-охотником в поселке.
С тех пор, как из окрестностей исчезли волки, она предпочитала охотиться в одиночку.
Выбежав за пределы поселка, она пошла медленным шагом, осторожно ступая по мягкой земле, часто останавливаясь, нюхая воздух и прислушиваясь. Несколько раз она натыкалась на следы зайцев и куропаток, но следы были не свежие, и она шла дальше.
Только через полчаса Альма наткнулась на свежий след. Ветер принес к ней запах рябчика. Осенью отяжелевшие птицы были самой легкой добычей.
Альма осторожно, высоко поднимая лапы, медленно двинулась к добыче. Слух, зрение
Еще несколько мгновений — и зубы собаки вопьются в жирное тело беспечно и низко заночевавшей птицы.
Но, вместо броска вперед, собака вдруг, словно наколовшись, вздрогнула и испуганно взвизгнула, прыгнула в сторону и, поджав хвост, бросилась удирать, что было силы.
В самый последний момент перед прыжком она услышала позади себя осторожный, крадущийся волчий шаг.
Альма не раз слышала такие шаги прежде, но так близко, как сегодня, — только однажды. Тогда она была совсем молодой и неосторожной собакой.
Быстрые ноги и вмешательство человека спасли ей тогда жизнь. И с тех пор навсегда она запомнила эту поступь и, даже став взрослой и очень сильной собакой, никогда не забывала о ней и до этого дня ни разу не попадала впросак.
Не разбирая дороги, Альма описала крутую дугу и помчалась к дому. На скаку она оглянулась и увидела, совсем близко от себя, неясный в темноте силуэт зверя и зеленоватые волчьи глаза.
Тогда, мгновенно забыв, что она самая сильная и большая собака в поселке. Альма завизжала истерически, тонко, как восемь лет назад, когда она так же спасалась от смерти.
Но тогда враг не мчался за ней следом, а старался перерезать ей дорогу. Этот волк скакал за ней по пятам и ни разу не попытался обойти ее.
Альма прожила уже немалый собачий век, сильно отяжелела и теперь чувствовала, что ей трудно уйти от погони. Волк мчался уже у самого ее хвоста, но всё еще не решался напасть на нее.
На визг Альмы в поселке откликнулись собаки. И тогда, ободренная лаем или задохнувшись от быстрого бега, Альма умолкла и, круто повернув на скаку, встретила врага грудью и клыками.
Волк с разбегу почти сбил ее с ног, но сразу отлетел в сторону, взвизгнул от боли и остановился, недоумевающе глядя на нее и тряся большой головой со свежей царапиной на морде.
Словно не веря глазам, Альма потянула носом и почуяла знакомый запах, — от этого волка пахло собакой.
Волк стоял в двух шагах, тряс головой и неумело вилял хвостом. Альма узнала сына, но, всё еще не в силах преодолеть страх, несколько раз обошла его кругом, вздрагивая, пока не очутилась рядом, и, уже обнюхав, ласково лизнула его в нос.
С этого дня Пират начал сопровождать Альму на охоту. Первое время, слыша за собой его крадущиеся шаги, Альма нервничала, останавливалась и, оскалив зубы, злобно ворчала на приемного сына. Пират отходил в сторону, смотрел на нее жалобно и недоумевающе и медленно вилял низко опущенным, неповоротливым хвостом.
Постепенно Альма привыкла к нему и к волчьей, мягкой поступи позади.
Пират оказался не только самым преданным детенышем из всех выкормленных ею, но и самым искусным охотником.