Пират
Шрифт:
Граф имел предписание короля отменить все капёрские грамоты, выданные на Тортуге. Правда, рандеву с корсарами прошло тихо и мирно.
Более того, пообщавшись с капитанами пиратов на борту своего линейного корабля «Сен-Луи», вице-адмирал счёл «деятельность» флибустьеров весьма полезной для Франции, о чём и написал его величеству, расхваливая недавние подвиги «адмирала пиратов» и его капитанов — Драя с «Ундины», Пикардийца с «Сен-Пьера» и Дюмангля с «Ле-Дьябль-Волана».
В мае эскадра Генри Моргана прибыла в Порт-Ройал, где пиратов вновь встречали как героев и триумфаторов.
Двести
Губернатор Модифорд, как водится, отчитал Моргана и его капитанов «за превышение полномочий и несанкционированные нападения на города», однако наказывать никого — ну разумеется! — не стал.
А вот участь дона Алонсо дель Кампо-и-Эспиносы, а также его вице-адмирала Матео Алонсо де Уидобро складывалась куда печальней.
Обоих арестовали по приказу вице-короля Новой Испании и отправили в Севилью, под трибунал. Правда, военный совет снял с незадачливых флотоводцев обвинения в трусости, но сраму-то, сраму…
Глава двенадцатая,
в которой Олег увлекается археологией
Франция, Версаль.
Людовик XIV с самого утра пребывал в прекрасном настроении, он даже напевал что-то не слишком музыкальное, но довольно бравурное. И письмо графа д’Эстре, как о том беспокоился сам адмирал, нисколько не расстроило короля.
По правде говоря, его величество и сам придерживался схожих взглядов на пиратство. Однако почему подобные мысли, крамольные или хотя бы отдающие дурным тоном, должны исходить от него? Сие, знаете ли, кладёт тень на всё королевство, тем более что монарх уже изрёк однажды своё знаменитое: «Франция — это я!»
Так стоило ли наполнять столь гордый лозунг сомнительным содержанием? Пусть уж тогда инициатива восходит снизу, а королевское дело — поддержать её…
Король отпустил слуг и медленно подошёл к окну, разглядывая своё едва уловимое отражение — щёголяя со своим огромным париком. Кто ты такой, Людовик? Дьявол или Господь послал тебя Франции?
Упрямый самодур, властолюбец и работяга, кровожадный деспот и самовлюблённый тип. Отъявленный эгоист, он не любил никого, кроме себя, однако был уравновешен и любезен — король кланялся даже горничным.
Весьма далёкий от строгостей христианской морали, Король-Солнце не пропускал ни единой мессы и редко нарушал посты, особенно Рождественский и Великий. Исповедовался пять раз в году, каялся — и опять грешил, ибо «пылкие страсти» толкали его от женщины к женщине, а ещё к завоеваниям, которые Людовик считал «развлечением королей».
Склонный не только к гордыне, но также к «чудовищной и неискоренимой роскоши», король купил однажды бриллиантов на два миллиона ливров — примерно столько стоил королевский дворец в Фонтенбло.
— Кто ты? — прошептал Людовик, ловя смутное отражение. Франция…
Вездесущий герцог д’Альбре торжественно распахнул двери — король трапезничать изволил. Подавали говядину.
Анфиладой комнат шагала целая процессия, её возглавляли два гвардейца. За ними шли придворные, они несли блюдо с мясом. Замыкали шествие ещё два гвардейца.
Подобных ритуалов, церемоний, сложнейшей иерархии среди неисчислимого количества слуг не существовало при его отце, скромном Людовике Справедливом. Только вот зря
Нет, он — смертный человек, со средними способностями. Однако народ должен видеть короля с большой буквы, вознесённого над своими подданными не дьявольским попущением, а господней волей.
Наблюдая с кроткой улыбкой за взволнованными лицами придворных, сопровождавших его полдник, Людовик подумал: «Грубо ошибаются те, которые воображают, что это простая церемония. Народы, над которыми мы царствуем, не умея проникнуть в суть дела, судят обыкновенно по внешности, и большей частью соразмеряют свои уважение и послушание с местом и рангом… Нельзя, не нанося вреда государственному телу, лишить его главу мельчайших признаков превосходства, отличающего его от других членов…»
— Оставьте меня, — велел король и сделал знак библиотекарю Ашилу Тафанелю остаться. Тот просиял.
Отведав, как следует, говядинки, монарх подозвал к себе Тафанеля и показал ему на бюро красного дерева — искусный человек, библиотекарь владел даже почерком короля.
— Не хочу терять времени, — проговорил Людовик, облизывая губы. — Я буду диктовать послание графу д’Эстре, а вы — записывать за мной.
— Слушаюсь, ваше величество! — выдохнул королевский библиотекарь.
Самодержец кивнул, задумался, тщательно пережёвывая пищу, и начал, опуская обычные любезности:
— Я не осуждаю то, что вы защищаете французских корсаров, которые вооружаются по приказу сьера д’Ожерона, губернатора Тортуги, для продолжения своих корсарских походов… Мм… Но было бы хорошо, если бы вы обсудили с господином д’Ожероном этот пункт и вместе решили, стоит ли продолжать выдавать эти капёрские грамоты или лучше полностью их отменить… Записали?
— Да, ваше величество…
Король кивнул и продолжил:
— Вам следует обратить внимание на то, что, поскольку испанцы не выполняют пунктуально статью мирного договора, которая даёт моим подданным полную свободу вести торговлю во всех странах, им подвластных, включая и те, что находятся за пределами Европы, и не позволяют никому из моих подданных причаливать в какие бы то ни было из их портов, я, со своей стороны, также не буду считать себя обязанным поддерживать мир, установленный указанным договором, в отношении названных стран. Так что вам надлежит лишь выяснить, будет ли полезным для моей службы и к выгоде моих подданных, которые там обитают, позволить буканьерам и флибустьерам воевать, в отношении чего я хочу, чтобы вы мне написали ваши соображения и мнение д’Ожерона. Мм, пожалуй, хватит. Как вы полагаете?
— Как вам будет благоугодно, ваше величество, — прогнулся Тафанель.
Людовик милостиво кивнул и сделал ручкой: свободен.
Откинувшись на спинку кресла, он задумался. Нет, государственные заботы оставили его — король соображал, кого же ему навестить, какую из любовниц?
Луизу де Лавальер или Франсуазу де Монтеспан? Монарх усмехнулся. Обеих он поселил в замке Сен-Жермен-ан-Ле, и вход туда был один — соперницы поневоле вынуждены были встречаться.
Бывало, что, возвращаясь с охоты, король проходил в апартаменты мадам де Лавальер, переодевался и, едва бросив ей несколько слов, отправлялся к Монтеспан, где и оставался весь вечер.