Пиратское солнце
Шрифт:
Позади «Разрыва» величественно вращался дворец Кормчего — обособленное городское колесо. Оно все светилось, словно «Разрыв» не давал спать правительству. Так оно, вероятно, и было.
— Уверен, что верх возьмут более трезвые головы, — с сомнением сказал мужчина.
Антея скользнула мимо них и направилась к полупустому лифту-экспрессу. Когда лифтер закрыл телескопическую дверь лифтовой клетки, она снова посмотрела сквозь филигранный узор кованого железа на крошечный, похожий на игрушку «Разрыв».
Запечатаны. Все, кто был на стороне добра, оказались в ловушке, как пчелы в банке. «Разрыв» попал в ловушку, Чейсон попал в ловушку, бывшие граждане Эйри скованы военным положением и комендантским часом; а внутреннюю стражу
Разумеется, монстр, съевший Телен, тоже оказался в ловушке. Во всем проклятом мире оставалось только одно существо, все еще способное действовать: рубежный мотль. Да и он слишком опасался нанести сопутствующий ущерб, чтобы что-то предпринять, и потому бездействовал, лишь ожидая, когда монстр высунет голову.
Может быть, все, что требовалось, так это добрый толчок…
Когда лифт прибыл на нижний уровень и двери открылись, Антея обнаружила, что ноги несут ее во вполне определенном направлении. Возможно, она все время подсознательно держала в голове некий план, иначе отчего бы она выбрала именно этот цилиндр? Антея пробиралась между ограничительными веревками, которые отгораживали переулки, и послушно двигалась вместе с остальной толпой по указателям к стоянкам такси и кварталу общежитий. Когда бдительные взгляды полицейских наблюдателей на мгновение обратились в другую сторону, она пригнулась и нырнула в темный переулок, мчась вперед на цыпочках, чтобы каблуки не цокали по железной мостовой. Прошло несколько секунд, и она поверила, что ускользнула.
А затем ей вдогонку понеслись крики.
Полюбуйтесь на кандес, солнце солнц. Не столько предмет или даже место, сколько край, где свет и пламень пожирают материю и реальность. Каждое утро Кандес растворяется в пламени, прихватывая с собою все в радиусе сотни миль. Солнце солнц словно взывает к богам огня и приносит им в жертву самое себя, без остатка поглощается с их кратким явлением в наш мир, чтобы возродиться как физический объект на исходе дня.
Многие нации предавали этому жару своих мертвецов, ежедневно отправляя в полет свивающиеся спиралью вереницы гробов; легенда гласила, что некогда соседи-враги загоняли в Кандес целые народы — все до единого городские колеса, все здания, фермы и озера исчезали в этой ширящейся белизне. Бесчисленные миллионы проживали свои жизни, не зная иного света, кроме его. И все же в этот миг Чейсон Фаннинг обнаружил, что взирает на то, чей размер и величие затмевают Кандес с той же легкостью, с какой солнце солнц утопило бы в своем свете пламя одинокой свечи.
Он ли это вспоминал звезду Вега? Такого быть не могло; он, должно быть, переживал обрывок памяти монстра, принявшего форму Телен Аргайр. И все же адмирал был так твердо уверен, что видел ее — побывал там собственной персоной.
Вирга и Вега. Конечно же, он знал, что первая была игрушечной версией второй, моделью в масштабе миллион-к-миллиарду. Это все знали; Вирга была этаким приколом системы Веги — крохотный пузырь в кожице из углеродного волокна, заброшенный на самую окраину сферы гравитационного воздействия Веги. Он парил на границе с межзвездным пространством, куда никто никогда не заглядывал. Все мало-мальски интересное случалось где-то еще, только не там.
Или, по крайней мере, так должно было бы происходить. Но в силу поворота событий — столь же неожиданного, сколь перипетии судьбы Слипстрима, — в последнее время Вирга стала ключевой фигурой в играх власти, причем играх почти невообразимого размаха.
Вега была звездой, едва вышедшей из пеленок, с недооформившейся планетарной системой. Ее внутренние орбиты загромождали обращающиеся по ним небесные тела размером с Землю или Марс. Они регулярно сталкивались в катастрофических взрывах,
Чейсон всегда абстрактно понимал, что вода может образоваться только от сгорания водорода с кислородом. Он ни разу не развивал эту мысль до логического завершения, а именно: океан воды может получиться только из пожара мировых размеров. В буйных ярких глубинах системы Веги такие пожары были делом обычным.
Или, по крайней мере, были раньше, до колонизации.
Перед людьми-поселенцами, решившими сделать Вегу своим домом, вопрос каких-то там масштабов просто не стоял. Для них облако газа и пыли массой в семнадцать Юпитеров было всего лишь на редкость большой кучей строительного материала. Они разослали триллионы самовоспроизводящихся ассемблеров по всем уголкам системы, и те вот уже тысячелетие экспоненциально размножались, пожирая огонь, свет и пыль, и давая рождение цивилизациям.
При всем разнообразии форм вокруг Веги, ее культуры и суверенные личности носили общую черту: все они действовали на технологическом максимуме. К такому состоянию приходит всякая система, когда развивает эдисоновские искусственные интеллекты, способные сформировать за счет своего внутреннего моделирования любой мыслимый объект или устройство. Секретом человеческого творчества всегда была стоящая за ним машина естественного отбора; она была попросту эффективнее в создании новых решений, чем алгоритмические процессы. В скороварке конкуренции, в которую обратилась современная Вега, любой разум — искусственный или естественный — понимал, что ему придется мобилизовать эту силу. Всемогущие ИИ, обслуживающие человеческое население Веги, радостно избавились от сознания как от неэффективного инструмента, заменив мыслительный процесс виртуальной эволюционной средой.
Тем временем разрастание постчеловеческих видов, искусственных интеллектов и коллективного разума привело к кризису Вавилонской башни: общение между миллионами быстро развивающихся видов становилось все затруднительнее. Заполнить бреши явились переводящие системы, но, чтобы функционировать, им пришлось выйти за рамки интерпретации языков и научиться интерпретировать потребности и мотивы. Выжили и распространились те посредники, которые способны были работать с кем угодно.
Речь уже не шла о том, чтобы некто или нечто способно было мыслить. Речь шла о субъекте, способном хотеть. Все, что угодно, способное что-то пожелать, могло привлечь себе на помощь невообразимую мощь, даже если оно не обладало достаточным разумом, чтобы осознать сам факт желания. И вот в окрестностях Веги после столетий господства человека возникли новые силы: общества, чьими гражданами были насекомые, или деревья, или даже переводчики и эдисоновы ИИ. Новые силы, задумывающиеся о цели не более, нежели организмы, господствовавшие в океанах и на суше Земли в течение миллиардов лет, соперничали и сражались, соревновались и сотрудничали в колоссальных спазмах творческого миростроительства. Это была новая природа — Искусственная Природа.
— Но какое… — донесся до Чейсона словно издалека его собственный голос. — Какое отношение все это имеет к нам?
Лицо Телен Аргайр маячило в нескольких дюймах от его собственного. Он понял, что это создание в женском обличье было эдисоновским ИИ. У него вообще отсутствовало мышление; оно скорее исследовало ветвящиеся деревья вероятностей, прогоняя тысячи параллельных симуляций окружающего и позволяя только самым оптимальным облекаться в планы, действия или слова.
Существо не отрываясь глядело в глаза Фаннингу.