Пираты Елизаветы. Золотой век
Шрифт:
Впоследствии сэр Джон обнаружил у Лукреции недюжинный талант ясновидящей и медиума. Когда в ноябре того же года «духи света» передали астрологу радужный кристалл, он нередко просил девушку вглядеться в его глубину, а то, что она рассказывала о виденном, старательно записывал. Ди считал Лукрецию незаменимой помощницей. Ее молчаливость, равнодушие к окружающей жизни и застывшее на лице печально-безразличное выражение не только не огорчали его, а скорее были даже на руку. Лишь одно пугало: однажды он заметил, что, глядясь в зеркало, его подопечная не может увидеть своего отражения… Лукреция могла поднести любое зеркало к самому лицу, но его гладь оставалась безучастной к ее присутствию, показывая зрителю лишь то, что находилось за спиной девушки или по бокам от нее.
Это
Впоследствии Джон Ди пришел к выводу, что чернь не так уж далека от истины, что, спасая девушку, он сделал ее полностью зависимым фантомом черного зеркала. Вместе с Лукрецией он скрывался от подстрекаемой завистниками разъяренной черни, которая сожгла его «колдовской» дом с уникальной коллекцией старинных манускриптов, редкостей и камерой для «зеркальных видений», и вместе с ней наблюдал за этим в черном зеркале, подаренном Уолтером Рэли. Стоически перенося утраты и гонения, Ди не потерял интерес к своим исследованиям и всю жизнь продолжал эксперименты с магическими кристаллами и зеркалами. В этом ему помогала Лукреция…
После смерти астролога девица исчезла без следа. Интересно, могла ли она умереть, будучи призраком?! В первое время после кончины Ди появилось множество слухов: будто бы то тут, то там являлась его «мертвая девка» – призрак, привидение, колдунья, отродье сатаны… Являлась она то сама по себе – как обычно ходят привидения, в простом черном платье тонкого сукна, которое она всегда носила с тех пор, как Джон Ди оживил ее; то вдруг выглядывала из-за спины какого-нибудь щеголя или записной кокетки, тщеславно глядящихся в зеркальце, и тогда поверхность стекла мутнела, а отраженный облик чернел и таял. Все, кто якобы видел ее, вскоре умирали внезапной смертью, без покаяния и последнего напутствия. Один упал во время танца, другой свалился с коня на охоте, третью так и нашли навеки застывшей перед туалетным столиком, уставленным гранеными флаконами и золотыми коробочками. Глаза мертвецов были широко раскрыты, рты полуоткрыты в замершем крике… В народе поговаривали, будто приходит она лишь к тем, кто продал свою душу дьяволу в обмен на удачу, славу или богатство…
И не явится ли она теперь сюда, вызванная другим, менее изощренным, но, безусловно, более древним и ярым колдовством, чем вполне рафинированные чары Джона Ди?
Кроуфорд с трудом оторвался от мыслей об этих необъяснимых событиях столетней давности. Ему казалось, что еще немного, и он найдет ключ к какой-то давно мучившей его загадке, однако ускользающая идея вертелась в голове и не давала поймать себя… Отчаявшись сообразить, что же хочет подсказать ему его сознание, Кроуфорд протянул старому колдуну черное зеркало:
– Что делаешь, делай скорее! [21]
– Однако этот малый меня утешил: он отъявленный висельник, а кому суждено быть повешенным, тот не утонет… – пробормотал спросонок Уильям, садясь на земле и с отвращением стряхивая с себя капли дождя, все-таки просочившиеся на него за время сна, несмотря на густые кроны деревьев над головой. – Фу-у, до чего мокро!… С ума можно сойти. Кажется, и я уже стихами заговорил… Мне снилось, что я не то юнга на корабле, не то сам вероломный Антонио – брат Просперо Миланского… И знаете, Кроуфорд, стих поразительно подходит к нашему положению: как ни ужасен этот бесконечный дождь, нас с вами скорее вздернут… если не государевы слуги, то уж черти на том свете – непременно…
21
Слова, с которыми Иисус Христос обратился к Иуде, когда тот готовился предать Его.
Кроуфорд вдруг выпрямился, словно его
– Будь что будет. Хотя бы и самый ад разверзся и мне велел молчать… – сказал он, ни к кому не обращаясь. И добавил: – Вы боитесь призраков, мой дорогой друг?
– В вашем присутствии, сэр Фрэнсис, немного меньше, чем без оного, – галантно ответил Уильям и звонко, по-мальчишечьи, расхохотался. – Я полагаюсь на волю Божию – больше ведь ничего и не остается. За последний год по своей и вашей милости я успел столько нагрешить, что, не будь во мне той крошечной капли веры, которая еще хранит мою душу от верной погибели, мне придется пойти прямиком в ад – уж больно длинные счета предъявят мне черти. Боюсь, мне будет нечем платить!
– Вы становитесь философом, Уильям, – с иронией заметил со своего места тоже проснувшийся Амбулен.
– Скорее теологом, – расхохотался Кроуфорд. – Быть может, Харт, вы все-таки напрасно отказались от карьеры сельского пастора и вам стоит вернуться к этой мысли?
– Что это? – вдруг шепотом спросил Уильям, забытым движением накладывая на себя крестное знамение и указывая глазами на отошедшего в сторонку нгомбо.
Старый негр стоял, вперив взгляд в блестящую полированную поверхность кристалла, протяжно произнося какое-то тягучее заклинание и мерно раскачиваясь в трансе.
– Тише, – почему-то тоже шепотом ответил ему Кроуфорд. – Не смотрите. Если вы и в самом деле еще не утратили надежду на спасение, для вас будет лучше даже не думать об этом! Лучше поспите еще немного! – Он почти силком уложил юношу обратно на ковер из опавших листьев и заботливо прикрыл его своим камзолом.
Лукреция испытывала беспокойство, от которого в груди колотилось сердце, а руки тряслись против воли. Перед рассветом ее разбудил страшный шум и визг, словно солдаты по всему лагерю ловили разбежавшихся кошек. Ничего не объясняя и не стесняя себя никакими проявлениями приличий, Ришери нагло ворвался в ее палатку и приказным тоном потребовал, чтобы она немедленно одевалась. Лошади были уже наготове.
Однако погоня не удалась. Из разговоров солдат Лукреция поняла, что пленники ночью бежали, а мерзкий индеец-полукровка Эстебано якобы видел среди них самого Веселого Дика. Пару часов они убили на бессмысленную погоню, блуждая по каким-то тропам, пока сплошной водопад с неба не лишил их возможности хоть что-то разглядеть. Лукреция не понимала, зачем Ришери потащил ее с собой, неужели нельзя было остаться в лагере? Неужели нельзя было хотя бы последовать примеру этих проклятущих голландцев, которые спокойненько оседлали коней, а потом поехали кавалькадой, умеренным шагом, будто на пикник?! Нет, нужно было непременно найти какую-то полузаросшую лесом дорогу и, увязая в чмокающей грязи, как в болоте, в конце концов, очутиться здесь, в заброшенной деревне!
С первого взгляда было видно, что полуразвалившиеся хижины с упавшими крышами и разваленными очагами не видели в своих стенах живого человека по крайней мере года три – а может, и все пять. Гилея уже наступала на когда-то отвоеванный у нее клочок земли. Лианы уже опутали стрехи и балки, сломанными ребрами торчащие из разорванной плоти крыш. Орхидеи уже покрыли причудливо-злыми цветами стены, густая трава и папоротники росли прямо в полах. Но поскольку ливень не прекращался, решено было тут заночевать. Лукреции это решительно не нравилось: проклятая деревушка, казалось, просто-таки насыщена чем-то тяжелым, пугающим, тягучим, как патока, – как будто в ней не хватало воздуха, как будто зелень тропического леса сжирала его, выделяя в воздух смерть. Здесь даже деревья выглядели так, как будто их вылепил из воска сумасшедший скульптор, и пахли они тяжело и сладко, как ладан на похоронах…