Пираты Елизаветы. Золотой век
Шрифт:
Нырнув во тьму палатки, он немедленно споткнулся о спящего человека. Пират Джон был так глубоко погружен в объятия Морфея, что не проснулся даже, когда Кроуфорд наступил ему на руку. Ближе к выходу из палатки раздавался мерный храп капитана Ивлина, у ног которого посапывали Боб и Потрошитель. Только Уильям, чьи нервы были до предела напряжены от переживаний последних дней и, главное, от недосягаемой близости любимой девушки, моментально очнулся, услышав слабый треск разрываемой ткани.
– Сэр Фрэнсис! – воскликнул было Харт шепотом, но Кроуфорд метнул на него такой зверский взгляд, что юноша подавился словами, как Робин Бобин – восьмым куском пирога.
Молниеносно
Пока Харт, затаив дыхание, пытался разбудить Ивлина и пиратов, Кроуфорд обшарил карманы солдата и вооружился еще одним кинжалом. Вместе с Уильямом они освободили товарищей и собрались было покинуть палатку, как вдруг Харт шепотом обратился к Кроуфорду:
– Сэр Фрэнсис! Дозвольте мне на минуту отлучиться…
– Что еще?
Заспанные глаза Уильяма с такой горящей мольбой смотрели на него из темноты, что Кроуфорд без труда угадал причину просьбы:
– Уж не хотите ли вы похитить прекрасную Элейну из-под носа ее жениха и папеньки?
Услышав в голосе друга насмешку, Уильям сник:
– Нет, то есть да, то есть… дозвольте мне хотя бы попрощаться с ней!.. Вы не дали мне такой возможности, когда…
– И теперь не дам, – решительно отрезал Кроуфорд. – Вы же не собираетесь подвергнуть любимую женщину многочисленным опасностям, которые поджидают нас, если мы выберемся отсюда?
– Не говоря уже о том, какой опасности подверглись бы мы сами, будь с нами мадемуазель Элейна: ее папаша пустил бы по нашему следу всех собак! – вдруг раздался из дальнего угла чей-то шепот. – Это не по-товарищески – ставить в подобное положение своих друзей!
– Уж вам-то, сударь, никак не пристало болтать о товариществе, – сердито проворчал Кроуфорд, заметив в темноте еще одну торчащую голову. В суматохе последних дней он решительно забыл о существовании Амбулена. Тот почему-то лежал вповалку с остальными в дальнем углу, был так же крепко связан и, несомненно, проснулся от шума. Следовало бы, впрочем, предположить, что француз не спал по причине нечистой совести, но сам Робер ни за что не согласился бы с таким утверждением.
Амбулен попытался что-то сказать, но Уильям поспешил приложить палец к губам и принялся энергично освобождать его от пут.
– Стойте, Харт! – решительным шепотом прорычал Кроуфорд. – Оставьте господина доктора! Его французская физиономия будит во мне слишком большие подозрения…
– Но, Кроуфорд…
– Молчать! Решения здесь принимаю я!..
Он не договорил. В дыру просунулась голова старого нгомбо.
– Белые люди идти сюда, масса! – с тревогой зашептал он.
– Проклятье! Скорее уходим! – выпихивая из шатра одного за другим пиратов и капитана Ивлина, отозвался Кроуфорд. – Черт с вами и с вашим французом, Уильям, хватайте его за шиворот и быстрее за мной! Живее! Живее!
Выбравшись наружу, они услышали шум, доносившийся от центрального костра. Солдаты, вероятно, что-то заметили. Пираты, Ивлин и несколько негров как можно скорее ринулись в заросли, Уильям и перемазанный кровью часовых колдун последовали за ними. Кроуфорд шел в арьергарде, вооруженный сразу четырьмя пистолетами, и прикладом одного из них подгонял впереди себя не до конца развязанного Амбулена, шепотом ругающегося по-французски. [20]
В ту же секунду от костра на краю лагеря
20
Интересно, что в России до революции выражение «ругаться по-французски» (или «употреблять французские слова», «французский лексикон») было широко распространено и означало матерную ругань. Среди воспитанников закрытых военно-учебных заведений (кадетских корпусов и военных училищ) считалось особым шиком употреблять нецензурные выражения, несмотря на то, что за это полагалось достаточно серьезное взыскание (от оставления без сладкого блюда на обед до нескольких суток заключения в карцере). В листах успеваемости кадет и юнкеров, хранящихся ныне в исторических архивах, в графах о причинах наложенного взыскания можно встретить, например, подобные эвфемизмы: «Позволил себе во время урока с особенным цинизмом произносить некоторые французские слова…»
Кроуфорд с ненавистью глянул на удаляющегося в глубь лагеря караиба, подавил в себе желание выстрелить в него из пистолета и вслед за Амбуленом нырнул в лес.
Глава 10
Королева Луна
Лондон. Таверна «Морская дева». 1590 год.
– Мне кажется, я раскусил ее, – сказал полковник Уолтер Рэли, нетвердо облокотившись на заляпанный вином и жиром стол и глядя в глаза Уильяму Шекспиру. – Она не человек.
– Да? А кто же? Суккуб? – Уильям с сожалением оглядывал атласный шитый жемчугом дуплет Уолтера, безнадежно погубленный неряшливостью своего хозяина да дешевым хересом, и аккуратно отложил карты, в которые Рэли все равно уже подглядел.
– Нет, Вилли. Она – эльфийская ведьма. Уильям был одним из любимых драматургов Елизаветы, и его театр «Глобус» всегда был полон. Уильям многое знал, о еще большем умел вовремя забыть. Поэтому он внимательно посмотрел на друга и кивнул пышногрудой красотке, что несла эль к соседнему столу:
– Эй, крошка, не напоишь ли ты нас из своих бочонков?
Девушка, плюхнув тяжелые кружки на доски, рассмеялась и поправила корсаж, который и без того мало что скрывал.
– Отвяжись, дурак, – сказала она и шаловливо хлопнула драматурга по щеке. Тот попытался ущипнуть ее за грудь, но девица ловко вывернулась и еще пуще развеселилась.
– Нет, Вилли, она – ведьма. Вспомни, что у ее матери было по шесть пальцев на руках, а сама наша Цинтия пуще всего на свете боится потерять девственность! Это я тебе говорю, я, который мог сто раз трахнуть Ее Величество, но отчего-то до сих пор этого не сделал. А ее чертовы танцы? Если бы ты видел, старина, как она порхает по залу, когда заманивает меня к себе в спальню…
– Ты пьян, Уолтер. Может быть, тебе стоит заткнуться?
– Что, Вилли, боишься Мавра? Не списал ли ты своего Отелло с натуры?
– Уолсингем и его шпионы здесь ни при чем, Рэли. Просто ты зол на то, что…
– Старина, я зол на то, что с тех пор, как я подстелил под ноги этой венценосной шлюхе свой плащ, я сам превратился в подстилку. Черт возьми, приятно видеть Лондон из королевской спальни. Но неприятно осознавать, что с этого балкона спектакль жизни смотрит еще с десяток ослов.