Пираты, каперы, корсары
Шрифт:
Сюркуф схватил товарища по несчастью за руки и горячо, взволнованно, совсем иным тоном, чем до сих пор, сказал:
— Господь да воздаст тебе, брат Мартин! Нашему отечеству нужны такие люди, которое свое слово чтут выше, чем сиюминутные политические выгоды. Не за горами время, когда Франции потребуются сильные души и крепкие руки, чтобы наш народ занял достойное место среди других наций. Будут великие битвы; прольются реки крови; будет титаническая борьба одного против всех. Не вешай нос, брат Мартин! Надо быть бодрым и веселым, надо заранее готовиться к боям, чтобы каждый знал, где его место, когда придет время померяться силами. Я — сын отечества,
Священник удивленно смотрел на возбужденного своей речью моряка. Этот молодой человек прямо на глазах стал совсем иным: веселый, беззаботный юнец стал вдруг зрелым мужчиной, чьи глаза пророчески всматривались в даль, чьи вдохновенные слова зажигали душу, чьи помыслы были направлены к великой цели.
Дверь отворилась. Вызвали Сюркуфа, чтобы отвести его к генералу. Вернулся он не скоро. Потом увели брата Мартина. С ним разобрались быстро. Его спросили, готов ли он принять гражданскую присягу и, когда он решительно отказался, сообщили, что вынуждены поступить с ним, как с изменником. Сюркуф поинтересовался, что он намерен теперь предпринять.
— А что я должен предпринять? Я — человек слова, но не меча. К сожалению, здесь слово пресеклось мечом. Со мной будет то же, что и со многими другими — меня отправят в Париж, а там, сам знаешь…
— Этого не случится, не будь я Робер Сюркуф!
— Как ты сможешь мне помочь? Ты ведь и сам-то арестант!
— Теперь уже не надолго. Генерал хотел только удостовериться, эмиссар я все-таки или нет. Стоило ему выяснить, что я честный моряк, речь пошла лишь о легких тумаках, которыми я сдерживал натиск добрых граждан солдат. Об этом, однако, мне дали понять, должен еще высказать свое мнение полковник Бонапарт. Итак, я скоро буду на свободе.
— Ни один человек не может с уверенностью ничего сказать даже о завтрашнем дне… — начал было брат Мартин, однако договорить не успел.
Дверь снова отворилась и в камеру вошел гренадер, в котором Сюркуф узнал своего друга Жюно. В этот день он был еще простым солдатом, но вскоре стал уже сержантом. При обстреле Тулона с 15 по 17 декабря 1793 года Наполеон диктовал ему приказ; рядом с ними о землю ударилось пушечное ядро и обдало грязью бумагу.
— Великолепно! — вскричал Жюно, — теперь не надо присыпать чернила песком! [10]
10
В те времена не было промокательной бумаги и вместо нее использовался сухой песок.
Эти слова понравились Наполеону, и он никогда больше не упускал Жюно из виду. В 1804 году Жюно стал уже дивизионным генералом и комендантом Парижа.
Этот гренадер, и не помышлявший даже о том, что будет носить герцогскую корону, очень обрадовался встрече со своим другом Сюркуфом. Он узнал, что тот хлопотал о должности на военном флоте и что генерал Карто тоже отказал ему в этом. Жюно не мог сделать для друга ничего, кроме как хоть немного скрасить его арестантское бытие; он позаботился о еде, питье и свечах и предоставил затем обоих их судьбе.
Лишь к вечеру следующего дня пришел ординарец, которому было приказано
Этот город предательски капитулировал перед флотом объединенных англо-испанских вооруженных сил, состоящих под командованием адмирала Худа, и Конвент прилагал колоссальные усилия, чтобы отбить обратно этот крайне важный плацдарм. К сожалению, генералы Карто и Доппе оказались к этому не способны. И не удивительно: первый был художник, второй — врач. Им бы в студию или в лазарет, там они были бы на месте, а не здесь, перед мощными вражескими верками первоклассной крепости. Потому-то и послали им на помощь молодого Наполеона Бонапарта.
Когда привели Сюркуфа, маленький корсиканец был занят выяснением отношений между обоими генералами. Поглощенный разговором с начальством, он не замечал ничего вокруг себя.
— И тем не менее, я не могу отказаться от своего убеждения, — настаивал он. — Если мы станем продолжать в том же духе, то и через пять лет все еще будем впустую топтаться у Тулона. Что стоят наши полевые пушки против огневых стволов крепости и флота! Нам совершенно необходимо как можно скорее доставить сюда мощные осадные орудия из Марселя и других гарнизонов. Мы должны не только обстреливать городские укрепления, но и, прежде всего, забрасывать вражеские корабли раскаленными ядрами. Стоит нам уничтожить и прогнать из гавани флот — и городу долго не продержаться. Передайте мне всю полноту власти, и я ручаюсь, что Тулон через две недели будет в наших руках!
— Только без горячки! — надменным тоном ответил Карто. — Даже если флот уйдет, где мы возьмем средства для подавления таких оборонительных сооружений, как форты Мальбоскет, Баланье и Эгийетт?
— Прежде всего, необходимо доставить орудия и заряды, усилить осадную армию до сорока тысяч человек и обеспечить это подкрепление необходимым снаряжением. Я еще не разведал как следует местность, но уверен, что отыщу где-то здесь позицию, господствующую над вражескими верками, с которой мы сумеем подавить неприятеля.
Услышав эти слова, Сюркуф подскочил к офицерам и радостно сказал:
— Простите, граждане, но такая позиция уже найдена!
Карто состроил брезгливую гримасу, Доппе гордо отвернулся, Наполеон же, окинув моряка пытливым взором, сказал:
— Очень уж ты смел, гражданин Сюркуф! Когда говорят офицеры, все остальные молчат, особенно, если они арестанты. Какую позицию ты имеешь в виду?
— Посмотри-ка вон на то место между двумя городскими гаванями, гражданин полковник. Если ты его займешь, ты сможешь обстрелять любой корабль вражеского флота. А через два-три дня падет и город, стоит только тебе разрушить оттуда из двадцатичетырехфунтовых орудий и мортир его передовые укрепления. Прикинь-ка глазом, ведь с этого места так легко бомбардировать форт Мальбоскет.
Бонапарт приставил к глазу подзорную трубу и внимательно осмотрел указанный Сюркуфом участок; опустив ее, он долго глядел на горизонт. Ни один мускул не дрогнул на его бронзовом лице. Затем он резко обернулся к обоим генералам:
— Этот человек прав, абсолютно прав. Я прошу вас, граждане генералы, как можно быстрее последовать его совету, который и я поддерживаю со всей убежденностью.
— Совету арестанта! — воскликнул Карто. — Стыдись, гражданин полковник!
Ответ был явно оскорбительный, но Наполеон и глазом не моргнул, только голос его зазвучал резче и энергичнее: