Пираты сибирского золота
Шрифт:
Показательно, что по завершении дела Тимоха не доложил, как и что происходило, как убраны свидетели и где его (Василия) большая часть золота. Он сам учил Тимоху прятать после захвата, заметать все следы и выжидать, пока случай с очередным разбоем забудется или, по крайней мере, шум в среде золотодобытчиков и властей не утихнет. Сейчас же все посёлки, прииски кишели чужим людом, на дорогах, пристанях и тропах заставы, на приисках жандармы. Всех опрашивают, всё записывают. Ведут следствие по всему горному округу. Такого раньше здесь и не видели, хотя случаи с пропажей золота и людишек были нередкими.
Водка не брала. В голове крутилась мысль:
Однако мысли колотились в голове, всплывали эпизоды и случаи, люди, человеки и человечки. Их было так много, что старец никак не мог выстроить чёткую последовательность людей, событий и, главное, мест, где «прикопан» драгоценный металл — его богатство и сокровище. Он сообразил, что помнить-то ему ничего не надо. С первых лет жизни в тайге у него была карта и при ней отдельный листок плотной бумаги. На карте были значки, отмечавшие места спрятанных кладов, а на листке бумаги описаны признаки мест, где спрятан металл. В его реестре было одиннадцать крупных закладок золота (каждая более 12 пудов). По современным меркам всего более двух тонн шлихового металла и самородков.
Мелких кладов от трёх-пяти фунтов до двадцати — более тридцати. При этом крупные тайники были запрятаны в глубине таёжных дебрей вдали от жилухи, а мелкие вблизи приисков, дорог. В мелких тайниках было около десяти пудов золота. Кроме того, «почётный гражданин г. Томска» Данилов Василий Еремеевич — законный владелец (он же старец Василий) с прииска «Кедровая падь» ежегодно получал 5–7 пудов металла за промывочный сезон. За последние шесть лет он официально продал казне более 1100 кг драгоценного металла. Это были чистые официальные деньги и по тем временам немалые.
В реестре старца Василия пятнадцать записей были перечёркнуты. Это золото — издержки его тайной, грязной работы. За многое приходилось платить для того, чтобы выжить и жить. Взятки, подарки, подмазки, откупные и даже, как это ни странно для многоликого зверя, — меценатства и жертвования на церковь. Странен и непонятен российский человек на тропе зверя и по жизни.
Сидя за столом запоя, старец чувствовал, что жизни остаётся совсем мало. Как распорядиться награбленным и нажитым, скрытым от людей богатством, он представлял себе недостаточно чётко. Его поразила мысль: а для кого он копил это золото? Кому отдать, передать, подарить — чудовищное для одного человека богатство? Сколько тайников из крупных уже пустые? Отдать всё купцу Сурову? Он всё же друг, спаситель и человек, много лет живший и работавший рядом...
Однако Константин Демьянович хоть и крепок с виду и хозяин серьёзный, но тоже уже в годах, да и в решении всех деловых и хозяйственных проблем давно жил умом старца Василия, даже в мелочах.
Потреба в очередной порции хлебной и её бодрящее действие вернула страдальца к острому беспокойству, которое ранее вызвал Тимоха. Поздно сообразил Василий, что взрастил волка, готового перегрызть горло стареющему вожаку стаи.
В затуманенном мозгу Василия всплыла история, в которой Тимоха предлагал Сурову купить золото, в том числе и самородки. Количество предлагаемого к продаже металла было солидным — не мелочёвка какая-то. Почему он обратился к купцу, а не прямо ко мне?
Что-то не укладывалось в голове старца. Он определённо слишком долго и бесконтрольно доверял Тимохе, хотя случались и неувязки в его деятельности. Вспомнился случай, когда у костра он выстрелил первым, а вторым стрелял Тимоха, возможно, в своего подельника. Тогда об этом не подумалось. Обстановка была не та. Видать, избавиться от меня — давняя задумка Тимохи. Василий знал, что в свободное от общих дел время тот промышляет где-то на стороне, но никогда не интересовался, где и чем. Тем не менее всегда знал, где его сыскать, когда появлялось крупное дело по части золотого каравана.
И вот те закавыка. Уже почти два месяца Тимоха не откликался.
В тайге на дорогах и тропах искали пропавшее золото, в Иркутске и Бодайбо трясли посредников и перекупщиков, инспектора Горного округа проверяли прииски и мелкие старательские кумпанства, а также казённые государевы заводы.
На десятый день запоя старца Константин Демьянович увидел Василия, который как ни в чём не бывало с доброй улыбкой, абсолютно трезвый входил в столовую купеческого дома, после чего уселся в кресло. Ни в словах, ни в выражении лица старца не было и следов пьянки и похмелья.
— Стар я, — сказал Василий, — пора писать завещание. Отвези меня в Иркутск, вроде бы я заболел, — к хорошим врачам. Поселюсь я не в твоём иркутском доме, а в своём маленьком. Купил я его года четыре назад. Ты же мне сыщи стряпчего по юридической части. Тебе я передаю прииск «Кедровая падь» в полное владение через дарственную и кое-что ещё. Об этом позже. С собой возьму Ивана. Пока поживу в Иркутске.
— Когда желаешь уехать? — спросил Суров.
— Завтра же поутру, — ответил старец.
Сам себе он не мог поверить. Ведь на самом деле он бежал в Бодайбо в надежде на возможность прожить дольше.
Всеволод (Сева) — внук старца Василия (Подарок деда)
Пятнадцатилетний кадет занимался в гимнастическом классе училища, таская пудовые гири и приседая с ними. Это был широкоплечий плотный юноша со светлой чёлкой, выше среднего роста и какойто не юношеской суровостью во взгляде. Он помнил нищенский приют, деда, который забрал его оттуда и несколько лет возил с собой по тайге, обучая чтению, счёту и письму. Долгую зубрёжку новой фамилии и умерших дворянских по званию родственников с их родословной. Он был уже no-столичному образован, много читал, занимался физическими упражнениями, воспитывал в себе высокий воинский дух, предполагая в дальнейшем военную карьеру. Сносно говорил по-французски и английски, читал по-немецки.
Живя в Санкт-Петербурге, по субботам ходил из училища в увольнение домой. Проживал он в доме вышедшего в отставку действительного статского советника Дворжевского — родного брата старца Василия. Тот имел собственный дом на Литейном и дело в волжской пароходной компании, где ему принадлежало три колёсных парохода — один пассажирский и два грузовых.
У Севы были две комнаты. Одна для занятий и смежная — спальня.
Он уже вспотел, десятый раз наклоняясь с двумя гирями, когда в класс вбежал дежурный и крикнул: