Пираты Венеры
Шрифт:
Нас частенько останавливали любопытные приятели моих спутников, но ни от кого из них не исходило неприятия или угрозы, никто не хотел выкачать мою кровь. Я представил себя на их месте и понял, что вел бы себя точно так же, как они. Местные жители отличались грациозной красотой и какой-то особенной свойственной им всем вдумчивостью, будто они веками носят в себе какое-то давно им причиненное зло, с которым принуждены жить. Двигались плавно, не делали резких жестов, разговаривали приглушенными, богато интонированными голосами. Хотя ни старика, ни ребенка я так среди них и не заметил – может, их на улицу не выпускали или боялись, что те навернутся со ствола.
В конце концов мы подошли к тако-о-ому дереву, что я не
На шее Тофара висели ожерелье и металлический диск с иероглифами по кругу. Во всем остальном он ничем не отличался от других, был так же корректен, как все, детально разглядывал меня с головы до ног, не прикасаясь к оружию. Затем они с Дьюраном прошли внутрь, а все остальные продолжали осмотр, обсуждая нечто с Камлотом и Олтаром.
Я в это время успел хорошенько рассмотреть искусную резьбу, украшавшую широкую дверь. Тут были изображены картины на исторические темы. Различные фрагменты отображали важные события в жизни какой-то династии или целого народа. Ни одной змеиной головы на тонкой бордовой шее. Ни дикого взора. Ни лопаточных пик, ни намека на какое-нибудь чудовище из событий багрового ряда я не встретил. В картинах не было признаков гротеска, типичных для продуктов художественного творчества землян в произведениях подобного рода. Только границы, отделяющие один сюжет от другого, носили весьма условный характер. Я все еще наслаждался прекрасными произведениями резьбы по древесине, когда вернувшиеся Дьюран и Тофар пригласили нас за собою, внутрь дерева.
Мы широкими коридорами прошагали через анфиладу просторных комнат, удивительных тем, что они были выдолблены в стволе не мертвого, а живейшего древа. Затем по великолепной лестнице спустились в другой ярус. Помещения, расположенные по окружности ствола, освещались светом из окон, а внутренние комнаты и коридоры – такими же сосудами, что и в доме Дьюрана.
С лестничной площадки мы сразу попали в просторное помещение, охраняемое двумя воинами с копьями и мечами.
Там за большим столом у окна сидел широкоплечий человек с грустными глазами и очень гордым подбородком. Его волнистые волосы были зачесаны назад. Я не увидел в них седины, но в его лице и во всем облике ощущалось изрядное количество и жизненного опыта, и воли, и силы, и еще скажу – какого-то масштаба. Мои провожатые почтительно остановились в дверях, дожидаясь, пока человек с крупными глазами цвета лесного ореха не заговорит с ними. Когда он наконец заговорил, не обращая на меня никакого внимания, мы пересекли комнату и встали рядышком, плечо к плечу, с другой стороны стола. Я тоже как-то проникся важностью момента. Неизвестно, что спровоцировало это – внешность ли владельца стола, дыхание какой-то значимости или то необъяснимое волнение, которое всегда испытывашь, встречая экстраординарного человека.
По-прежнему не глядя на меня, он приветливо заговорил с моими спутниками, называя их по именам. Те, отвечая, в конце каждой фразы произносили короткое слово «Джонг». Означало оно, я так думаю, либо имя его, либо титул. И демонстрировали – любят его, любили и любить будут, изнемогая от выпавшего им счастья.
Странно все так. Одет он был так же, как и все на Венере, с той разницей, что на лбу у него красовался прихваченный узкой лентой круглый металлический диск. После того как мои спасители кивком головы на меня
Здешний мудрец по имени Джонг – или владыка, называемый джонгом, – внезапно проявил ко мне живой интерес.
Глаза у него великолепны, широко расставлены, взгляд ясный, очень печальный, преумный. Он какое-то время меня поразглядывал, слушая, насколько я понял, рассказ Дьюрана о моем ночном неожиданном появлении, пока не устал от этого дела. Тогда он сделал великолепный жест: легко взмахнул рукой – и ладонь грациозно замерла в воздухе. Ну да, перерыв на кофе; прения – после. Это, разумеется, было государственное лицо, не мудрец. Государственный деятель по имени Джонг.
Когда Дьюран закончил свой рассказ, Джонг серьезно и очень доброжелательно заговорил со мной (я отметил, что его дыхание пахло зеленым чаем и цветами). Я ответил, хотя и знал – никто тут не поймет моей речи, ни словечка. Джонг, несмотря на это, позволил мне здорово выложиться, не прервал ни разу. Я говорил, говорил, говорил, отчаянно жестикулируя; чего не мог изобразить мимикой – дополнял руками. Говорил в таком запале, словно в меня, точно в бочку с бензином, спичку бросили!
Джонг выслушал мою пылкую исповедь и широко улыбнулся. Терпелив он был. Но не как чиновник. Как человек. По-царски терпелив и внутренне настолько покоен, что, умри я на его глазах – пропори меня саблей или расшиби молнией, – ему все равно, он – в себе, о благе думает высшем. Я бы так и минуты не выстоял, даже начни передо мной кинозвезда распинаться. Не в моих силах стоять дураком и слушать чудные истории, особенно тогда, когда я не понимаю ни слова! Лицемерие какое-то, пусть даже с познавательной целью.
Джонг покачал головой и заговорил с остальными. Наконец его любопытство частично удовлетворили. Он ударил в гонг, стоящий на столе, обошел стол и приблизился ко мне. Очень внимательно осмотрел мой наряд, пробуя его пальцами, и поморщил губы недоуменно – никак не понимал, что это такое. Затем исследовал кожу у меня на запястьях, где она была наиболее светлой; осмотрел лицо… с опаской, но после моего разрешения глазами – потрогал волосы и даже, когда я широко улыбнулся, заглянул мне в рот. Зубы его, что ль, так взволновали? Эта процедура вызвала в памяти лошадиную ярмарку. Может, им нужна была первая лошадь? Здесь пока я ездовой транспорт не видел.
Я ждал, когда меня попросят побить копытом и показать иноходь. Но копыта мои их вовсе не интересовали. Вошел человек – вероятно, слуга. Он получил от Джонга какие-то указания и, трепетный какой-то, счастливый, разрумянившийся, как горячий пирог с черникой, без особой охоты прочь удалился. А осмотр моих достопримечательностей продолжался. Судя по жестам, присутствующие довольно долго говорили о моей бороде, вернее, щетине суточной давности. Растительность Карсона Нейпира далека от идеала – рыжевата, цвета имбирного эля, но клочковатая. Потому, чтобы выглядеть джентльменом, дома я брился регулярно, а в гостях – всякий раз, когда отыскивал соответствующие принадлежности в ванной у хозяев или не забывал свои.
Не скажу, что этот тщательнейший осмотр доставил мне удовольствие. Утешало только то, что производили его без намерения унизить меня или как-нибудь оскорбить. Кроме того, мое положение было настолько неопределенным, что я отказался от возникшего было желания открыто выразить свое негодование этакой бесцеремонностью со стороны Джонга.
Если б я еще что-нибудь понимал!
Хотели бы лошадь, я бы охотно первые пять минут поиграл с ними в лошадки, правда, на шестой кого-нибудь непременно лягнул – скорее всего в челюсть…