Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников

Павлова Маргарита Михайловна

* * *

Услышав строгий призыв твой, Прошел я шаткие ступени И стал смиренно пред тобой На обнаженные колени. Слегка кружилась голова. От страха и стыда краснея, Я слышал гневные слова, Ответить ничего не смея; Порою ветер залетал В окно открытое беседки И на скамейке колыхал Свежо нарезанные ветки. Ах! предварительный урок, Я знаю, будет слишком краток, И засмеется ветерок Мельканьям быстрых голых пяток. Со щебетаньем звонким птиц Смешаются иные звуки: Посвистыванье крепких виц, Мольбы и вопли резкой муки. <25 июня 1889>

* * *

Вечерние упали тени, И даль закуталась в вуаль. Восходят шаткие ступени Туда, где скрылася печаль. Молчанье

жуткое настало, Тихонько затворилась дверь, И то, что только что пылало, Угомонилося теперь. Усталое коснеет тело, Но успокоилась душа, Как бы опять из-за предела Эдемским воздухом дыша, Как будто сходит на ступени Эдемский гость, небес посол, И озаряет кротко тени, Земной прощая произвол. И я, на голые колени Поставлен после розог здесь, Стихи слагаю про ступени, Ведущие в святую весь, Где боль и стыд преобразились В свободно восходящий дым, И слезы в росы обратились Под нимбом, вечноголубым. <13 сентября 1889>

* * *

Истомившись от капризов И судьбу мою дразня, Сам я бросил дерзкий вызов: — Лучше высеки меня! Чем сердиться так сурово И по целым дням молчать, Лучше розги взять и снова Хорошенько отстегать. — Мама долго не томила, Не заставила просить, — Стало то, что прежде было. Что случалось выносить. Мне никак не отвертеться. Чтоб удобней было сечь, Догола пришлось раздеться, На колени к маме лечь, И мучительная кара Надо мной свершилась вновь, От удара до удара Зажигалась болью кровь. Правда странная побоев Обнаружилася вся: Болью душу успокоив, Я за дело принялся. 27 октября 1889

* * *

День сияет — румяный и белый. Посмеявшись над маленьким горем, Мать сказала: — Еще раз так сделай, Побольней непослушного вспорем. — У меня на щеках еще слезы, На коленях стоять еще надо, Но не страшно мне гневной угрозы, И душа моя солнышку рада. И на розги гляжу я без страха: Обломавшись, они замолчали, И на мне уже снова рубаха, И рыданья мои отзвучали. <12 апреля 1891>

* * *

Шутить порой мы начинаем, Когда кому-то не смешно. Шутливый смысл тогда влагаем В слова, известные давно. Утратив прежние значенья, Слова причудливо звучат. Ору я в грозный час сеченья, Ну, значит, я — аристократ. Как будто бы на самом деле Значенья разные смешав, Наделав ссадин-граф на теле, Мать вспоминает телеграф. Недавно рассердил я маму, Потом я на полу лежал И с громким криком телеграмму Довольно долго принимал. Мать назвала меня обломом: — Вишь, обломала веник весь. — Сестра дразнила насекомым, Значений составляя смесь. И грозный смысл был приурочен К простым словам, — сказала мать: — Простеган славно и прострочен, Как одеяло на кровать. 12 мая 1891

* * *

Каждый месяц подвожу я Счет на всю казну мою. Если все сошлось, — ликуя, Счет я маме подаю. Хоть в Казенную Палату Подавай, так точен счет. Но за каждую растрату, Хоть в копейку, мать сечет. — Знаешь сам, что есть прорехи, Надо то и то купить, Получай же на орехи, И умней старайся быть. Помни: каждая копейка Целый рубль побережет. — Сотрясается скамейка, На которой мать сечет. Не соскочишь, коль привязан, Никуда не убежишь. После, розгами наказан, На коленях постоишь. Ах, не пряник и <не> бублик За растраты мать дает, — За копеечку, за рублик Больно розгами сечет. 9 июля 1891

* * *

Вальс, кадриль, мазурка, полька, Это — танцы для балов. Танцевал бы их, да только Им учиться бестолков. А гопак, трепак, присядка — Деревенский это пляс. Недоступная ухватка, Горожане, в них для вас. Я иную пляску знаю. Может быть, нехороша, Но частенько исполняю Этой пляски антраша. Для нее костюм не сложен, Научиться просто ей: Догола раздет, разложен, Под мелодию ветвей Да под собственное пенье Этой

арии простой, Что из оперы «Сеченье» И с припевами «ай! ой!» Высоко взметают пятки И танцуют трепака Прытче вальса и присядки, Даже прытче гопака. Не однажды на неделе Проплясавши так, поймешь, Что в здоровом только теле И здоровый дух найдешь. Это — тело укрепляет, Изгоняет всяк порок, И грехи уничтожает, И притом в короткий срок. <5 октября 1891>

* * *

КАК ЕСТЬ ДОМАШНЯЯ СКОТИНА… Как есть домашняя скотина, Так есть домашние слова. Семейной жизни вся картина Бывает в них совсем ясна. Пересказать сперва придется Те прозвища да имена, Которым слушатель смеется, Хоть шутка вовсе не смешна. Слова особые мы ищем, И смысл их нам давно знаком. Хожу порой я босичищем, Хожу порою босиком, И босоты моей ступени Приметой разнятся одной: Я босичищ, открыв колени; Закрыв колени, я босой. Я называюсь необулом, Когда босой хожу с утра. Обутый вышел, так разулом, Вернувшись, зваться мне пора. В штанах коротких — щеголяю, А вовсе без штанов — франчу. То имя «щеголь» получаю. То имя «франта» получу. Когда все тело на свободе И, как Адам, я обнажен, Так, значит, я по первой моде, Или по-райски, наряжен. И для телесных наказаний, Смотря по степени вины, Немало прозвищ и названий Для различения даны. О их значении не спорят, В них каждый разочтен удар. Секут, стегают, хлещут, порют, Дерут, — сильнейшая из кар. Мы различаем розги, лозы, И лозаны, и розгачи, И розгачищи, — с ними грозы На теле слишком горячи. Заря — еще немного боли, А зарево — уже больней, А до пожара допороли Или додрали, — что страшней! И требует сноровка наша, Чтоб слово било прямо в цель: Лапша, березовая каша, А послабее — вермишель. Обязан я сивеем быть голым Всегда, когда меня секут. За это прозвищем веселым — Голик — тогда меня зовут. Мать говорит, начав расправу: Задам же баню я сынку! Лежи, пройдуся-ка на славу Я голиком по голику! — Когда я на полу разложен, Домашний требует язык, Который в кличках осторожен, Чтоб я был «драный половик». Я называюсь «душегрейка», Коль на коленях мать сечет, А если подо мной скамейка, То коврик я иль переплет. Когда от боли я ногами Мечусь и вьюся, словно вьюн, И называюсь именами — Иль голопляс, или плясун. Пощечины зовутся плюшки, А если горячи — блинки, И называются ватрушки По телу голому шлепки. Я на коленях, так для шуток Домашних стал я полотер. Так много разных прибауток Пришлось узнать, — язык остер. Но босотой или сеченьем Домашних слов не исчерпать. Хочу другим стихотвореньем Словца другие передать. 13 июля 1892

* * *

Скука тусклой жизни мне уж надоела, Стало мне постылым собственное дело. Дорогой ценою заплатить я рад, Чтобы жизнь сложилась на широкий лад: Счастье, так уж счастье, сочное, нагое, Горе, так уж горе, злобное, крутое. Ласка, так уж ласка, полная любви, Кара, так уж кара, — задница в крови. Нет большого счастья, нет большого горя. Только, если выпью, — по колена море, Ну и достается больно мне тогда, — Мать сечет, так что же! это — не беда! Правда, и до крови иногда стегает, Только дома скоро стыд мой замирает. Не ведут на площадь, не идет палач, Повертись немного да слегка поплачь. Все же после ласки маминой светлее, Все же после порки голова яснее, Все же гонят скуку эти боль и стыд, И позабываешь мелочность обид. <31 июля 1892>

* * *

Каждый раз, как взор встречает Где-нибудь в углу метлу, Память мне напоминает, Как частенько на полу Ждал я. Прутья шелестели, За пуком слагался пук, И дрожало в голом теле Ожиданье стыдных мук. Голос матери раздался. Вот просвистнула лоза. Я от боли заметался, За слезой бежит слеза. Так домашних исправлений Проходил я трудный строй, Сея возгласы молений, Жгучей боли рев и вой. <14 января 1896>