Писатель: Назад в СССР 2
Шрифт:
Я посмотрел на него, и он совершенно спокойно подтвердил:
— Даже не сомневайтесь. И к вам, и к Трегубовой они дорогу забудут. Мы сумеем внушить им правильное направление мыслей.
И он не то, чтобы улыбнулся, но умело обозначил улыбку, говорящую больше слов.
— Вас понял, — заговорил я по-деловому. — Когда вернусь из Туркмении, мы вернемся к разговору? Мне нужно поконкретнее обсудить тему будущего романа. Собрать материалы, побеседовать с вашими сотрудниками, обозначить границы публичности, чт можно, а что
— Да, конечно, — кивнул Владислав Ильич. — И к теме квартиры в Беляево тоже вернемся. Если поработаем успешно, то в течение года все должно получиться.
На том и распростились. Я не спеша отправился в редакцию на метро, размышляя.
Впрочем, это не назвать размышлениями. Мысль моя зацепилась за моего соседа Савелия Викторовича, и не отцеплялась. Сюжет! Быть может, роман моей жизни. То, ради чего я стал писателем. Это ощущалось одновременно и как груз и как подъемная сила. То, что тянет ввысь — и требует огромных затрат энергии и сил, душевных мук, бессонных ночей… Короче говоря, это счастье. Оно к разным людям приходит в самых разных ликах. К писателю — вот так, и ничего с этим не поделать. Да и не надо! Это же счастье.
Черт его знает, наверное, я разулыбался незаметно для себя, потому что пассажиры в вагоне стали как-то так на меня поглядывать: кто настороженно, кто с интересом. Я спохватился, насупился, окутался в глубокомысленную задумчивость, да так и не вышел из образа до конца поездки.
В редакции завотделом встретил меня хмуроватым взглядом и словами:
— Секретарь шефа забегала. Вся такая деловая, озабоченная. Просила срочно зайти.
Не раздеваясь, я зашел. Секретарша восторженно вскочила:
— Артемий Тимофеевич, я все сделала! Билет, командировка, вот они. Вылет завтра из Домодедова в девять тридцать. За командировочными в бухгалтерию зайдите. То есть в кассу.
И она уставилась на меня, явно гордясь собой. Я понял, что надо ее похвалить:
— Спасибо вам большое. Отлично справляетесь с работой. Думаю, надо намекнуть… — кивнул в сторону двери шефа, — чтобы выписал премию. Как считаете?
Лариса зарделась, засмущалась:
— Ой, Артемий Тимофеевич… Ну, мне как-то неудобно… — и даже захихикала, но не отказалась.
Я сделал многозначительное лицо:
— А кто у него сейчас?
— Ой, знаете… — и перешла на шепот. Я узнал, что там постоянный автор журнала, страшный зануда, старый хрен, с сороковых годов производящий унылые бездарные повести на производственные темы, а для романов у него не хватало умственных потенций. Главный и рад бы от него избавиться, да не может. Тот ему когда-то помогал с публикациями. А теперь как клещ вцепился! Носит сюда свое…
Она не договорила, и я помог:
— Хреново.
— Так и есть. Боюсь, это надолго, загляните через час. А лучше полтора!
Я сходил в бухгалтерию, получил хорошие командировочные — сверх ожиданий,
После я продуктивно поработал с рукописями, а часа через полтора, как советовали, отправился в приемную — и наткнулся прямо на провожаемого гостя, то есть убогого с незапамятных времен автора. И я подивился тому, насколько словесное описание совпало с визуальным обликом: из кабинета Мизина выполз высохший старец, цепко держащий сильно потертую кожаную папку, выпущенную примерно лет тридцать назад.
— До свидания, до свидания, Глеб Леонтьевич… — тембром голоса Станислав Викентьевич невольно пытался подражать сиренам, охмурявшим Одиссея, — всегда рады вас видеть, приходите, приносите рукописи…
Этот Кощей Бессмертный прошамкал нечто неразборчивое, без интереса скользнул по мне тусклым взглядом, проковылял на выход, сопровождаемый главредом.
— Артем Тимофеич, подожди меня, пожалуйста, — обернулся тот ко мне, явно показывая ветхому гостю, что он со мной на «ты», — я сейчас приду.
Не знаю уж, до какого порога он проводил своего динозавра, но не было его довольно долго. Наконец, вернулся.
— Ф-фу!.. — с демонстративным облегчением выдохнул он, входя, — избавился, кажется!.. Ну, заходите. Лара, нас ни для кого нет, — предупредил секретаршу.
— Поняла, Станислав Викентьевич!
В кабинете главред первым делом полез в шкаф, вынул «Ахтамара». Оставалось меньше половины.
— Будешь? — он качнул полупустой бутылкой. — А то, пока этот старый крокодил тут торчал… Не дай бог бы увидел! Потом весь остаток жизни проскрипел бы о вреде алкоголизма.
— Так зачем вы с ним нянчитесь, Станислав Викентьич? Пинка под зад — и пусть летит на Ваганьковское, или куда там еще.
— Ну, он на Новодевичье рассчитывает! Это кроме шуток, сам от него слыхал. На полном серьезе классиком себя считает.
— А на самом деле как пишет?
— Да я тебя умоляю!.. Нет, ошибок у него нет, даже стилистических. Все по словарю, да по учебнику русского языка. Тут не придерешься. Но ни одного живого слова, ни малейшего проблеска! Мертвый штиль. Лучше не скажешь. У меня от него на третьей странице глаза слипаются. Думаю, если его книгу открыть, да летом в комнате держать, то и мухи подохнут. Вот тогда польза будет…
— Так зачем вы с ним возитесь-то? — повторил я.
— Э-э, брат, — вздохнул он. — Молодой ты еще, не знаешь, какие расклады в литературном мире бывают…
Я мысленно ухмыльнулся, но сделал вид, что не знаю. А Мизин рассказал, как «крокодил» когда-то сделал положительную рецензию на книгу начинающего автора, который тщетно бился о бастионы издательств, и нигде не мог пробиться — стена! Линия Мажино. И вдруг подвернулся этот самый Глеб Леонтьевич. Как он разглядел талант в начинающем авторе?! — одному Богу ведомо. Но разглядел.