Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
— Оттуда! Я комсомольским секретарем на рыбкомбинате два года работала!
— Иди ты! А я думал, ты больше по этой части.
— По какой?
— По этой самой.
— Я вот тебя половником по этой самой части! — обиделась Люся.
Стемнело. На сегодня мои обязанности закончились. Генка ушел спать к рабочим на помост, а у меня хватило сил навести порядок в сейсмостанции, еще раз вымыть пол, расстелить спальники — один на полу, другой — на узкой откидной лавке. Потом мы с Люсей, загораживая друг друга, по
— Прям на десять лет помолодела! — сказала Люся, натягивая сарафан на голое тело. — Ну, теперь держися, Андрюша!
Перед тем как лечь, я поставила будильник на пять утра. Этот круглый маленький будильник с зелеными стрелками и летящим голубем на циферблате мы с Витей купили на Арбате перед отъездом, и он ездит с нами от скважины к скважине. Под его деликатное тиканье я заснула. Сквозь сон слышала, как Витя осторожно, чтобы не разбудить, укладывается на пол поверх своего спальника. Я опустила вниз руку и погладила его по небритой щеке, а он поцеловал мою руку.
Закончили работу на следующий день к обеду. Сияющая Люся с победоносным видом водрузила на стол свой НЗ — последние полведра горячего чая. Потаенно счастливый Андрей разливал чай по кружкам.
Поднимали из скважины приборы, сматывали кабель, грузили на машины оборудование, спальники, раскладушки. Я тоже уложила свое немудреное хозяйство, вымыла бачки и ушла в степь поразмяться.
… Как хорошо, никуда не торопясь, идти по твердой, в трещинах, серой земляной корке, поросшей седыми колючками, поглядывая под ноги, чтобы не наступить на скорпиона, фалангу или притаившегося в паутине каракурта. Усталость растворяется, дыхание становится легким и глубоким. Уже человеческие суетливые фигурки у буровой кажутся маленькими, и только сама буровая возвышается над степью спокойным гигантом.
Ах, вот почему так хорошо дышится: ветер стих. Вечереющее небо все так же безоблачно, но солнце уже не давит зноем. Полосатая ящерица-хамелеон выскакивает из-под ног и скрывается в трещине. Навозный жук-скарабей катит шар так целеустремленно, что я невольно уступаю ему дорогу. Он кажется мне крохотным человечком, одним из семи гномов, возвращающимся после работы в свой домик, где Белоснежка уже перемыла посуду, сварила кашу и ждет всех к ужину.
В колеях, пробитых колесами машин, лежит пыль, белая, как пудра, и в этой пыли четко отпечатываются следы сусличьих лапок, совсем крохотных лапок ящериц и больших двупалых верблюжьих копыт. А сами верблюды — медлительные, тяжеловесно грациозные, с надменными мордами на гордых шеях — пасутся неподалеку, и им нет до нас, пришельцев, никакого дела.
Пока я гуляла, у скважины разразился скандал. Я подоспела к тому моменту, когда рабочие и разъяренная Люся окружили бабая и угрожающе махали перед ним кулаками.
Причиной оказалась Пальма. Собака забежала в овечий загон и принялась хватать за ноги овец. Бабай огрел ее арапником, да так, что собака, визжа, кубарем выкатилась из загона.
— Ты какое имеешь право нашу собаку бить?! — разорялась Люся.
— Собака должна сторожить овец! — отвечал бабай. — Если собака овцу грызет — она все равно что бешеная. Такой собака пристрелить надо!
— Это тебя надо пристрелить, басмач недорезанный! — орала Люся. — Небось, за колхозную овцу не стал бы собаку бить, а за свою человека удавишь! Частник!
В ответ бабай обозвал Люсю «билядью». Андрей, обидевшись за любимую, схватил старика за грудки, но тот умелым приемом легко заломил руку Андрея за спину, так, что тот согнулся от боли. У бабая только лицо было старое, а телом он был гладок и мускулист, и слово «старик» никак ему не подходило.
— Наших бьют! — заорал Федя и бросился на защиту Андрея. Кто-то оттаскивает в сторону разъяренную Люсю, Пальма с лаем бросается в кучу-малу.
За спинами дерущихся собралось всё бабаево семейство. Мальчишки швыряют комья земли в обидчиков отца.
Бабай вырвался, запахнул разорванный халат, отступил на шаг и смачно плюнул в сторону обидчиков.
— Ах, ты так!..
На него снова набросились.
— Парни! Да вы что? Прекратите! — кинулся в гущу драки «Матвеич».
С него тут же сшибли очки.
— Сто-ой! — закричал он. — Очки свалились.
Почему-то от этих слов все разом отрезвели и зашарили глазами по земле.
Федя наклонился, поднял очки и подал «Матвеичу», держа их двумя пальцами как пойманную лягушку за лапку. Кто-то заржал, за ним остальные. На этом драка закончилась.
Бабай полыхнул в нашу сторону презрительным взглядом, взял на руки младшего сына, и всё семейство скрылось в юрте.
Все молчали.
В наступившей тишине слышался только слабый гудящий звук, похожий на жужжание большого летящего жука.
— Никак, машина, — произнес кто-то.
Звук приближался, и уже стало видно, как светит фарами и пылит водовозка.
… Рифат спрыгнул с подножки.
— Позже не мог приехать?
— Скажите спасибо, что вообще приехал! Фахрутдинов заболел, мне вместо него велели на Жетыбайскую скважину возить воду.
— Ага! А мы тут хоть издохни!
— Так я ж и так почти сутки сэкономил! А что, закончили уже? Чего ж я зря пятьдесят километров пёр?
— Не зря, — сказал Федя.
— … Еще чуток! Стоп!
Володя, взрывник, сел верхом на бойлер и передал шланг Андрею. Тот опустил конец шланга в бассейн. Толстая струя с плеском ударила в дно.
Звук льющейся струи становится гуще, плотнее. Квадрат воды все выше, белая от напора струя с рокотом врезается в темную расступающуюся поверхность, пенится, пузырится, вздымает над бассейном холодные брызги.
Из юрты вышел бабай. Темное лицо его оставалось непроницаемым. Постоял и снова ушел в юрту.