Пишите письма(из сборника "Ошибки рыб")

Галкина Наталья Всеволодовна

Место нашего лагеря, место раскопок не соответствовали моему представлению о Сибири, которая должна была быть тайгой, лесом: я увидела степь. Степь, голубые озера, золотая трава, белые утки. Между холмами в распадках стояли березы, дремали малые земляничные полянки, цвели пахучие желтые лилии.

Я каждый день собиралась послать свои письма Студенникову, но медлила. Почту отправляли из ближайшей деревни Сорокино, в которую ездили на грузовике. Экспедиционный адрес был краток: “Сорокино, Грачу”.

Начальник наш, Грач, в каждую экспедицию

набирал мальчиков-тувинцев четырнадцати-шестнадцати лет: ему нравилось, как они работают, тихо, методично, с необычайным тщанием. Но когда подружка моя завела среди этих мальчиков любимчика и стала с ним сюсюкать (“Каракысонька, миленький, пойди сюда; хочешь компотику?”), Грач вызвал ее в свою палатку (“в свой шатер главнокомандующего”) и отчитал: “Ты с ними так не разговаривай, они не дети. У них там семьи остались, у многих уже свои младенчики имеются; они мужики”. Однажды среди тувинских тихих мальчиков вспыхнула драка, поножовщина; причины никто не знал. Двоих возили в Сорокино к фельдшеру. После фельдшера и бесед по душам с Грачом снова восстановились тщание с тишиною.

Как выяснилось позже, наш лагерь был близнечен, двойничен будущему удачливому лагерю за горой Туран в Долине царей, где в “Аржане-2” нашли неразграбленное захоронение мужа и жены (“царя и царицы”) с двадцатью килограммами золота; Грач словно бы видел за зеркалом горы Зазеркалье, чуял сквозь землю чутьем археолога-визионера: он надеялся найти эту пару тут, на нашей стоянке! Но не обманувшее его чутье все же ошиблось, их нашли не скоро, не тут, не он (его к тому времени уже не было в живых). Все сбылось, но со сдвигом, с поправкой икс нечеткой оптики миража.

Двое рабочих, киргиз и узбек, постоянно спорили, какой народ лучше. Иногда в их спор третьим ввязывался самый старший тувинский мальчик.

— У вас одна газета, да и та “Ленин с челкой”.

На самом деле газета, кажется, называлась “Ленин’с чолэм”: “Голос Ленина”.

— Ленин кто был? Кыргыз. А Гитлер кто был? Узбек.

— Узбек был хан Золотой Орды, — заметил один из проходивших мимо археологов.

— Вот и я тащусь от совпадений имен собственных и существительных! — отозвался пробегавший ему навстречу коллега. — Знаешь ты, что Хельга, то есть Олег, не имя, а титулваряжского князя?

Один из эрмитажных бойко пересказывал сюжет “Анны Карениной”:

— Хаман! — вскричала Анна Каренина и джирюр под поезд.

Я уже знала слово “хаман” — “довольно”, не путала его со словом “хаван” — “свинья”, вместо “свинство” говорила “хаванщина”.

В одном из могильников нашли греческую керамику, черепки, несколько совершенно целых горшков, словно их вчера обожгли. Из деревни приходили смотреть раскопки, в основном — женщины и дети, долго стояли молча, глядели, потом уходили. “Не лень им тащиться в такую даль”, — сказал бульдозерист Ванечка, детинушка под два метра, молчаливый, похоже, слегка пыльным мешком тюкнутый.

Вечерами мы подолгу сиживали у костра (вообще то была эпоха сидения у костров: в пионерском ли лагере, в колхозе, куда школьников, студентов и

работников городских НИИ гоняли на уборку урожая, в турпоходе, в бесчисленных экспедициях граждане предавались атавистическим посиделкам, болтали, пели под гитару, цыгане поддельные советского пошиба). И пели цыганские романсы, авторские песни самодеятельных песенников, народные песни. “Поедем, красотка, кататься, тебя я давно поджидал”.

Бульдозерист сказал:

— У меня гармошка есть.

— Ты на ней играешь?

— Нет.

— Что ж ты ее с собой таскаешь?

— Она от друга.

— Зачем он ее тебе подарил, если ты не гармонист?

— Он не дарил.

— Не дарил? Краденая?!

— Он помер. Сибирской смертью. Мне его вещички перешли.

— Которой сибирской смертью? — деловито поинтересовался археолог Витя.

— Шаровой молнией его убило. Пьяный в грозу с лесосеки пошел к бабе. Мне все его вещи перешли. Гармошка, бинокль, книги. Некоторые, правда, теперь без начала и конца. На растопку пришлось. Жалел Колины вещи, но так вышло.

— Что за книги? — спросила я. — Дай почитать.

— Будешь ли читать? Одна про бумажных змеев.

— Буду! — вскричала я.

— Одна иностранная. Не знаю, про что. Обложка красивая.

— На каком языке?

— Хрен поймешь.

На английском, на английском напечатана была покет-буковская Агата Кристи, “Десять негритят”, издано в Лондоне; обложка еще хранила легкий типографский запах помады. Из книжки выпали обрывок бумаги с перечислением притоков сибирских рек (“Обь: Вах, Иня, Пим, Тым, Чая, Аган, Алей, Ануй, Кеть, Собь, Томь, Бердь, Ильяк, Иртыш, Казым, Лямин, Назым, Полуй, Чарыш, Чулым, Чумыш, Щучья, Питляр, Васюган, Шегарка, Кульеган, Перабель, Песчаная, Барнаулка; Лена: Нюя, Чая, Чуя, Илга, Кута, Муна, Алдан, Бирюк, Вилюй, Витим, Линде, Синяя, Намана, Олёкма, Туолба, Буотама, Киренга, Менкере, Пеледуй; Енисей: Кан, Кас, Сым, Кемь, Мана, Сыда, Туба, Кебеж, Сисим, Абакан, Ангара, Дубчес, Елогуй, Танама, Хемчик, Курейка, Турухан, Шагонар, Элегест, Кантегир, Хантайка”), журнальная вырезка и запечатанный конверт с надписью: “Косоурову лично”.

Дрогнул голос мой, обмолвилась я:

— Батюшки, курьер…

— Ты про что? — спросил археолог Андрей.

— Я про журнал “Курьер ЮНЕСКО”, — бойко отвечала я. — Вот тут, в книжке, из него вырезка, закладка, что ли.

Пели Городницкого, пели Высоцкого, пели “Пират, забудь про небеса”.

— Что не поешь?

— Слов не знаю.

— Голос-то вроде есть, слух имеется. Что знаешь? Спой, светик, не стыдись.